Я сказал, чтобы больше не звонили. Больше тебя отсюда не отпустят. Ну какая разница — чей там голос?.. Мелочи жизни. Все равно когда-нибудь будет премьера…
— А у нас уже есть платье. Да, хорошо, — Юля улыбнулась.
На экране просмотрового зала — ноги в кедах и тренировочных брюках бегут по склону холма. На мгновение оторвались от земли. Повисли в воздухе.
Следующий кадр — как будто большая птица отделилась от склона, полетела на заходящее солнце.
Немолодой человек с палкой наблюдал за этим издали. Южный вечер. За холмом блестело море. Человек медленно пошел, явственно прихрамывая. Возникло лицо этого человека крупно — сосредоточенное, грустное, ему лет под шестьдесят.
Три или четыре дельтаплана висели над холмом, медленно парили в тяжелом закатном воздухе.
— Красиво, конечно. Даже слишком, — ворчливо сказал автор. — Не имеет отношения ни к чему.
— Ко всему… — проворчал режиссер.
— Ко всему — значит, ни к чему!
Между тем, немолодой человек на экране удивленно глядел на женщину, вытаскивающую ноги из зарослей колючек, и протягивал ей палку.
— «Это вы?»
— «Я попробовала. — Испуганные, круглые глаза Юли Мартыновой. — Сначала нужно только подпрыгнуть…» — Нервный смех, удивление, что руки-ноги целы.
— «А я думаю — где вы все пропадаете…» — невнятный, напряженный голос человека с палкой.
Фонограмма черновая.
— «Соскучились, Павел Платоныч? Уже хорошо!» — На голове у Юли — мотоциклетный шлем, руки вдеты в крепления дельтаплана.
— Мы приехали в экспедицию, а там у них клуб. Я решил заменить мотоциклы на дельтапланы…
Автор сопел. Он был недоволен, переживал отсебятину с дельтапланами.
На экране уже шли другие куски, другие кадры. Юля гуляла с Павлом Платоновичем по южному городу, потом они смотрели открытие какого-то памятника, потом сидели на веранде уютного домика над обрывом. Юля щелкала клавишами магнитофона, записывала рассказ:
— «Я в таком сарае сидел… ну, вроде амбара, всю ночь не спал, вспоминал, вспоминал, а как светло стало, сразу искать, а что искать, не знаю, лазаю по сараю, лазаю, потом часовой заорал что-то, я затаился и нашел сразу…»
Крутились катушки магнитофона. Юля слушала внимательно.
Автор сопел.
— Если тебя что-то раздражает, говори, не выдержал режиссер.
— Дело хозяйское, — интонацией подразумевая совершенно противоположное, сказал автор. И тут же его прорвало: — Дело не в том, что Мартынова слишком молода, соблазнительна и зачем-то еще летает с горы… Не верю в сказки, Сереженька, с добрыми феями… — Автор вздохнул и взял себя под уздцы. — Впрочем, дело хозяйское.
Павел Платонович рассказывал, что-то изменилось в том, как он это делал, кажется, он вспомнил что-то важное, и от этого поза его перестала быть такой напряженной, и слова ложились свободно и просто.
— «Я скобку эту спрятал в штанину, только боялся, чтоб не вывалилась, штаны-то все рваные, и лежу… Днем уже открывают дверь: «Русс! Партизанен!». Встаю, выводят, двое, пошли по тропинке, один впереди, один сзади…»
Скрипнула дверь. Вошла Анна Викторовна.
— Что, Анюта? — повернулся режиссер.
— Я не хочу вас дергать, Сергей Анатольевич, — громким отчетливым шепотом заговорила Анюта, — но Ромашкина видели на третьем этаже… Может быть, вы сами..
— Анюта, милая, ну неужели вы со всеми ассистентами не можете поймать одного композитора?