Две недели спустя после приезда Гёте в городе начались спешные приготовления к торжествам. Плотники, столяры, живописцы, драпировщики, декораторы засуетились под командой королевских интендантов. На одном из рейнских островов соорудили павильон для приёма высокого гостя. Триумфальные арки украсили въезды на мосты. Кто же был этот ожидаемый высокий гость? Не кто иной, как августейшая и прелестнейшая принцесса Мария-Антуанетта[41], эрцгерцогиня Австрийская. Она только что обвенчалась заочно с французским наследным принцем и направлялась из Вены в Париж для свадебных торжеств. Кардинал де Роган, ландграф Эльзасский и принц-архиепископ Страсбургский, должен был принять её в своём дворце, окружённый высшим духовенством и канониками Великого капитула. Для этого приёма кардинал украсил цветниками и портиками свою террасу, спускающуюся к берегам Иля, и превратил её в волшебный сад.
Гёте со страстным вниманием следил за всеми приготовлениями. Его особенно привлекал «дом обмена», построенный посреди реки на Верде. Здесь императорский комиссар должен был передать эрцгерцогиню графу де Ноайлю — чрезвычайному послу французского короля. Боковые залы были обтянуты гобеленами, изображающими подвиги апостолов и исполненными по картинам Рафаэля[42]. Гёте был очарован ими. И наоборот, ему показались очень неприятными тканые обои — изделия мастеров города Бове, украшавшие центральный зал. Эти обои воспроизводили историю Язона и Медеи, историю самого трагического супружества. «Как будто бы выслали к границе, навстречу этой прелестной и весёлой принцессе страшное привидение».
Седьмого мая 1770 года соборные колокола зазвонили вовсю. Маршал де Контад и граф де Ноайль отправились к Рейну для церемонии «вручения». После полудня наследная принцесса въехала через ворота Мясников, где её приветствовали маркиз де Вогюэ и офицеры Королевского иноземного полка. Везде на пути народ толпился с криками «ура». В праздничных одеждах, с развёрнутыми знамёнами стояли шпалерами корпорации. Лодочники, рыбаки, садовники и огородники были в традиционных костюмах: плоские треуголки, длиннополые кафтаны, шерстяные чулки и башмаки с пряжками. С какой радостью сливался юный Гёте с разряженной толпой! Эти торжества напоминали ему праздники во Франкфурте. Он увидел «в карете с зеркальными окнами» прекрасную эрцгерцогиню, оживлённую, улыбающуюся, весело разговаривающую со своими придворными дамами. При наступлении ночи он пошёл смотреть фейерверки, потом бродил с товарищами по иллюминованным улицам, под громадным красным отсветом, падающим с пламенеющего шпиля колокольни.
Восемнадцатого апреля Гёте был внесён в списки университета. Он снял меблированную комнату на Старом рыбном рынке и начал столоваться в шумной компании в пансионе, который содержали две старые девы Анна Мария и Сусанна Маргарита Лау на углу улицы Чеснока и переулка Лодки. Живописный дом! Крытый свод вёл в маленький двор, украшенный деревянными балконами. Отсюда по крутой лестнице, держась за верёвку, заменявшую перила, посетитель попадал на первый этаж, в столовую. Здесь за столом сходились студенты-медики с вольной и грубой речью, несколько богословов, отставной офицер, кавалер ордена Святого Людовика, маниакальный ипохондрик, знавший всю скандальную хронику местного гарнизона. Обычно председательствовал актуариус Зальцман[43], почти пятидесятилетий, элегантный и чистенький холостяк, служивший секретарём в Опекунском совете. Но самым любопытным из всех собеседников был Юнг-Штиллинг[44]. Этот бедняк едва не сделался угольщиком, был портным, потом школьным учителем и в тридцать лет начал учиться медицине. Он был одет странно и по-старомодному: круглый парик, тёмно-коричневый фрак, изношенные бархатные панталоны. Нежным, дрожащим от религиозного умиления голоском он рассказывал о своих мистических опытах и перечислял неопровержимые доказательства небесной благости.
Гёте был рекомендован девицей Клеттенберг нескольким страсбургским пиетистам, принадлежавшим к общине Моравских братьев, но быстро от них отшатнулся. Насколько искренняя набожность Юнг-Штиллинга невольно внушала уважение, настолько нетерпимость и чёрствость пиетистов была ему неприятна. Впрочем, он вообще возвращался к светской жизни: стал причёсываться на французский лад — носил спереди короткие и подвитые волосы, которые сзади собирал в косу и перевязывал лентой; научился играть в вист и принялся танцевать. Вальс в то время начинал вытеснять менуэт. По воскресеньям в окрестностях Страсбурга устраивались танцы. Горожанки танцевали с офицерами Королевского иноземного полка, и трудно было представить себе более живописную пестроту, чем смешение эльзасских костюмов с военными мундирами. С косами, закрученными вокруг головы и закреплёнными длинными шпильками, затянутые в бархатные лифы и узенькие юбки, девушки кружились в объятиях королевских солдат. Это не могло, конечно, не вызывать зависти у студентов.
Гёте решил учиться танцам у учителя-француза. У этого учителя были две дочери, обе хорошенькие и ещё не достигшие двадцати лет. Старшую звали Люциндой, младшую — Эмилией. Обе влюбились в нового ученика, и однажды, когда Эмилия обменивалась с ним беглым и отчаянным поцелуем, Люцинда застала их на месте преступления. Обезумевшая от бешеной злобы и ревности, она порывисто схватила Вольфганга в объятия, прижала его чёрные кудри к своим щекам и, рыдая, воскликнула:
— Я знаю, что вы пропали для меня, но... — Тут она повернулась к сестре: — Твоим он тоже не будет!
Она обхватила его голову обеими руками и осыпала его рот бесконечными, безумными поцелуями.
— Теперь бойся моего проклятья! Горе той, которая первая после меня прикоснётся поцелуем к этим губам!
Гёте был ошеломлён. Он склонился перед угрозой и в смятении сошёл вниз. Хотя уроки были оплачены вперёд, он дал себе клятву, что ноги его здесь больше не будет.
Подобная несдержанность и патетические порывы страсти всё сильнее и сильнее отвращали его от преувеличенной и расслабленной чувствительности. Он решил дисциплинировать себя самого и избавиться от оставшейся после болезни нервности. Чтобы побороть физическое отвращение к сильному шуму, он часто по вечерам следовал за возвращающимися с факелами в казармы солдатами, шагая рядом с барабанщиками и литаврщиками. Чтобы отучить себя от головокружений, он один поднимался на соборную колокольню. Чтобы научиться владеть собой, ходил по госпиталям, где присутствовал при родах и операциях.
Скоро, впрочем, нашёлся человек, которому суждено было часто испытывать гордость и терпение Гёте. Но он же будил мысль Вольфганга и помог ему понять размеры его дарования. То был Гердер[45]. Ставший уже знаменитым писателем, он 4 сентября 1770 года прибыл в Страсбург. Только полнейшая случайность свела его с Гёте в гостинице Духа. «Я заходил с визитом не помню уж к какому именитому иностранцу. Внизу я встретил человека, который тоже собирался подняться по лестнице и которого я смело мог принять за духовное лицо. Его напудренные волосы были зачёсаны кверху; бросалось в глаза его чёрное одеяние и ещё больше длинный чёрный шёлковый плащ, концы которого он подобрал и засунул в карманы». Познакомились. Гёте был очарован проповедником и попросил разрешения зайти к нему.
41
42
43
44
45