Он чуть усиливает нажим, и я чувствую теплый вес его пальцев на нижней губе, — щекотные ласковые прикосновения, от которых вибрирует позвоночник.
— Или перестань на меня так смотреть, — шепчет он. — Или что-нибудь сделай. Потому что это невыносимо. Зачем ты делаешь это?
Его пальцы продолжают гладить меня по лицу, его дыхание невесомо щекочет мне губы, и в моем животе разливается серебристая ртуть, а в голове становится пусто и гулко. Молочный туман над равниной. Сердце колотится так, что он обязан его услышать. Сердце, которое давно уже стучит лишь для него.
Губами жадно ловлю теплый ветер, сорвавшийся с его губ. Он молчит, снова молчит, и я понимаю, что говорить нужно мне.
— Потому что я готов убить за твою любовь, — хрипло шепчу я и чувствую, как он снова вздрагивает.
Мне уже плевать, что он подумает обо мне. Я устал, я измучился без него. Каждое утро просыпаться один на перепачканных простынях.
Внезапно горячие губы запечатывают мои мысли, а незнакомые руки врываются в волосы, лохматя прическу, и я, не сдержав тихого стона, начинаю жадно искать его язык своим языком, захлебываясь в поцелуе. Я не верю, что это происходит со мной. Я люблю его до исступления.
Он целуется так, словно настал конец света. Словно завтра снова война. Впивается, ввинчивается в меня, едва не проникая под кожу, но мне все равно его мало. Поэтому я тоже изо всех сил тяну его и рву на себя, отшвыривая ненужные тряпки, пытаясь добраться до него самого. Он что-то шепчет, я вижу, как шевелятся губы, но я ни слова не слышу. Только набаты сердца резонансом по телу и стук крови в ушах. Я не знал, что страсть может так оглушать. Я не слышу его, я не слышу и собственных слов, которые повторяю ему снова и снова, даже кончая:
— Я убью за тебя.
***
— Малфой.
Его голос — это первое, что я слышу, когда ко мне возвращается слух.
Теплые ладони держат мое лицо. Я все еще оглушен и частично парализован. Поттер стоит передо мной на коленях в разорванной мантии, в распахнутой рубахе, без пуговиц, без брюк, без очков. Растерзанный, очумевший, с мутными потеками на голом торсе. Это все я? Я не мог.
Над нашими головами хлопают тяжелые крылья, и он, словно очнувшись, глядит на меня с напряженным отчаянием.
— Малфой, я три года люблю тебя. Три гребаных года. Кого ты собрался убить? — в его глазах такое безумное безрассудство, словно он прямо сейчас кинется в пропасть. Или в любовь. Что, по сути, одно и то же.
— Четыре, — бормочу я, пряча глаза. Я не умею так же бесстрашно, как он.
— Четыре?
Гриффиндорский придурок.
— Ты — три, я — четыре. Что непонятного? Год ты мне должен.
Еще какое-то время он откровенно тупит, и я вижу, как скрипят тяжелые шестерни его незамысловатого мозга. Внезапно он улыбается, и его улыбка меня просто слепит.
— Ты принимаешь долги натурой, Малфой?
Лохматый, взъерошенный, он смотрит на меня так, что я больше не умею дышать. Я люблю его просто до боли.
— Я подумаю, — высокомерно цежу я, когда снова хоть немного могу говорить. Он улыбается мне — мне! — и продолжает смотреть. — Возможно, тебе придется придумать что-то еще.
Он неожиданно тянется пальцами к моему плечу и снимает с меня белое перышко. Маленькое, скрученное, невесомое.
— Белое. Для приворотного зелья, — шепчет он еле слышно, повторяя слова профессора. А потом зачем-то тянет мою руку к губам и целует в середину ладони: — Я придумаю. Я обещаю.
Пока я снова учусь как дышать, он зачем-то прикладывает перышко к моему безымянному пальцу и разглаживает его так серьезно и долго, словно хочет этим что-то сказать. А я, сжимаясь от сладкого страха, пытаюсь делать вид, что не понимаю его.
— Я познакомлю тебя со своими, — в его глазах, когда он поднимает их на меня, столько надежды, что ради него я согласен даже на пытку знакомством с семейством Уизли. — Если ты пообещаешь, что не будешь никого убивать.
Я неловко кривлюсь от стыда. Эти слова… уродливое порождение моей вечной ночи… В его устах они звучат слишком пафосно. Слишком глупо.
— Я должен получить что-то взамен. За моральную травму в виде Уизли… — я пытаюсь перевести разговор, но он упрямо глядит на меня.
Нахальный. Настырный. Любимый до разрыва аорты.
— Всё, что захочешь.
Он смотрит и смотрит, и я внезапно понимаю, что это не просто слова. Он отдает мне себя точно так же, как я только что отдал ему себя самого.
— Вообще всё? — хриплю я, и он поспешно кивает.
Я окидываю его жадным взглядом, потом гляжу на свою руку с пером, обнимающим палец нелепым кольцом, и говорю то, что думаю. Наверное, первый раз в жизни.
— Я хочу всё. Поттер. С тобой я хочу всё.
Я тяну его на себя, но он колеблется, словно хочет мне сказать что-то важное. И я замираю.
Он опускает глаза и трет свой нелепый шрам. Растерянно и неловко.
— Я хороший парень, Малфой. Хороший и добрый. По крайней мере, все думают обо мне именно так. Я прав?
Не понимая, к чему он ведет, я молча киваю. А он невесело усмехается и с силой жмет мою руку.
— Наверное, я и правда добрый, Малфой. Вот только я бы тоже убил за тебя. Хорошо, что они об этом не знают.
Я пораженно смотрю на него, а он переплетает свои пальцы с моими, и в глазах у него полыхает мрачное пламя. А потом он притягивает меня к себе и целует. Целует так самозабвенно и голодно, что я чувствую, как в моей душе все жарче и жарче начинает разгораться ответный огонь.
Сжигающий мою полярную ночь навсегда.