И пищей послужит упавший с цветка лепесток, -
Я только потуже свой пояс цветной завязал.
Нет, твердости сердца не поколеблет ничто!
Себе я забвенье в природе родной нахожу:
Сплетеньем кореньев упавший я плющ подвяжу,
Деревьям коричневым стан выпрямляю в лесу,
В пучках ароматных я травы в обитель несу.
Велению мудрых всегда неотступно внимал,
Не жаждая славы, не ведая слова похвал.
Безжалостно время, наш век беспричинно жесток, -
И я, как Пэн Сянь, готов погрузиться в поток.
Как тяжко дышать мне, я слезы скрываю свои.
О бедный народ мой, о горестях наших скорблю!
Тобою я жил, согревался дыханьем твоим,
Но ночь истребила дневную отраду мою.
Венок мой из шпажника грубо разорван судьбой.
Цветут орхидеи, - из них я сплетаю другой,
Чтоб к вам подойти в аромате осенних цветов,
За вас девять раз умереть я с улыбкой готов.
Тебя ж порицаю, властитель, за дикий твой нрав, -
Ты каменным сердцем народа души не постиг.
Придворной интриги и лжи беззастенчивой раб,
Ты светлым надеждам и правым законам не льсти.
Бездарные всюду отличны коварством своим,
Их души черны, как деяния черные их.
Путями окольными бродят в потемках они.
Увертливость, - вот что их в жизни суровой хранит.
Печаль и досада - удел моей бедной души,
Один я несу все невзгоды отравленных дней.
Уж лучше погибнуть, чем славу свою пережить,
Уж лучше исчезнуть, чем с участью сжиться моей.
Известно, что соколу нужен простор голубой, -
Чтоб не было тесно, он стаю не водит с собой.
И с кругом квадрат совместить не пытайся порой,
Так в мире подлунном враждуют пути меж собой.
Привык я стремленья и чувства свои подавлять,
Чтоб грязь оскорблений не липла к одежде моей, -
О, как тяжело мне, как горестно мне оставлять,
Сражаясь за правду, мир солнцем пронизанных
дней.
Я каюсь, хоть поздно, что путь свой не предугадал, -
А что если мне возвратиться в былые года?
Свою колесницу не время ль назад повернуть,
Пока заблужденья не вторглись в разверстую грудь?
Среди орхидей пускай погуляет мой конь,
Пускай отдохнет он на перечном влажном холме.
Вдали от коварства мне будет дышаться легко,
Я в прежних одеждах смотрел бы на лики комет.
Чилиллом и лотосом стану себя украшать,
О, только бы верой моя зацветала душа!
Под чудным покровом душистых цветов водяных
Я скроюсь от козней, - сердца не для мук созданы.
Высокая шапка главу увенчает мою.
Свой пояс нарядный огнем орхидей удлиню,
И блеск с ароматом в волшебном настое солью,
Нетленными совесть и честь я в себе сохраню.
Лежат предо мною пространства в четыре конца, -
Всех стран и народов хотел бы увидеть сердца.
Пока сохраняется свежесть ночная венка
И льет благовонье венок мой росистый пока.
У каждого радость своя в этом мире большом:
Я с самого детства к нарядам красивым привык,
И если умру я - умру с неизменной душой
В объятиях лотоса и благовонной травы.
Нюй-сюй золотая, сестричка родная моя,
Меня упрекала, упрек ее - трель соловья:
"Был Гунь прямодушен, неправды не мог он
терпеть,
И прах его носится в ветре юйшаньских степей.
И ты прям чрезмерно, твой свежестью блещет
наряд,
Тебя нет изысканней в нашем краю никого;
В бурьянах весь двор и колючки стеною стоят,
Они не цепляются лишь за тебя одного.
Ответь мне, как людям о самом заветном сказать,
Поведать о чувствах, чтоб душу к душе привязать?
Друг с другом общаясь, мы дружбу привыкли
ценить, -
Ужель ты не можешь поступков своих объяснить?"
"Сестричка Нюй-сюй, - по стопам мудрецов я шагал,
Но участь печальная вечно ходила за мной...
Чрез Сян переправясь, я к югу пойду между скал
Сказать Чу-хуа о страданиях жизни земной:
Правление Ци песнопеньем прославить я рад.
Правитель Ся Кан погружался в ужасный разврат,
Не думал развратник, что бог покарает его,
И братьями был он близ дома убит своего.
Охоты любитель, беспутным прослыл Хоу И,
Лисиц приусадебных всех истребил до одной.
Сановник Хань Чжо отправил злодея с земли
И властью его завладел и красивой женой.
Жестокий Го Цзяо насилием страшен своим.
О, сколько несчастных безвинно погублено им!
Распутством бескрайним насильник по горло был
сыт,
Но труп обезглавленный рвали голодные псы.
Ся Цзе не блистал чистотою одежд и души,