Ср. прозаический вариант: «Певец Елисаветы в жизни шел по терновому пути. – Императрица, Шувалов, Граф Воронцов – вот и все, или почти все его почитатели… А сколько врагов и светских и не светских!…» (Раич 1827, 72). Оптимистический взгляд из XX века: «По своим способностям и наклонностям Ломоносов тяготел к занятиям наукой. Никакие препятствия и даже опасности не могли отвратить его от этих любимых занятий» (Памяти Ломоносова 1911, 39).
Драматизм этой борьбы обусловлен не только внешними причинами, но и внутренними (природная вспыльчивость): «Академическая жизнь Ломоносова была самая тревожная. Не труды его беспокоили: в них находил он для себя наслаждение. Покой у души его отнимали окружавшие его люди: он пришелся многим из них не по сердцу. Кто не любил его за то, что не мог быть так деятелен, как он <…>. Кто завидовал его блестящим успехам и не мог равнодушно смотреть на приобретаемую им славу <…>. Кому нелюб он был по своему вспыльчивому характеру <…>. Что бы кому ни не нравилось в Ломоносове, но он имел врагов, даже ожесточенных, которые всегда старались сделать ему какую-нибудь неприятность, даже повредить в чем-нибудь. <…> Михайло Васильевич досадовал, сердился, выходил из себя, пылил. Так шла вся академическая жизнь его до самой кончины. Бедное сердце его! Сколько пришлось ему перечувствовать и перенести! Сколько легло в него оскорблений и обид всякого рода! И все-таки твердая и решительная воля Ломоносова делала свое: он не покидал наук для угождения людям, вел борьбу с людьми для пользы наук» (Новаковский 1858, 74—76).
Обиды, унижения и гонения, которые пришлось ему претерпеть и которые иногда ввергали его в отчаяние, могут осмысляться в широкой перспективе исторической судьбы России и судьбы петровского проекта; с этой точки зрения судьба и борьба Ломоносова – лишь первый эпизод в продолжающейся борьбе России за свою состоятельность. Наиболее развернутый опыт осмысления данной проблематики принадлежит Я. П. Полонскому:
Среди машин, реторт, моделей кораблей,У пыльного станка с начатой мозаикой,Пред грудою бумаг, проектов, чертежейСидел он, беглый сын поморских рыбарей,Слуга империи и в ней борец великийЗа просвещение страны ему родной,Борец, – измученный бесплодною борьбойС толпою пришлецов, принесших в край наш темныйКорысть и спесь учености наемной.
Больной, не мог он спать, – сидел, облокотясь, Близь недоконченной работы,И унывающим его на этот разЗастала ночь. Куранты били час —Огарок догорел, лампада у киотыОдна по венчикам икон дробила светИ озаряла темный кабинет.
Ни милой дочери вечерния заботы,Ни предстоящий труд, ни отдаленный бойКурантов, не могли души его больнойОтвлечь от тысячи печальных размышлений:Знать, в этот час, унылый и глухой,Страданьями с судьбой расплачивался гений.
Не даром головой он на руки поникИ тихо вздрагивал, беспомощный старик:В каком-то беспорядке смятомЛежал камзол его в углу на груде книг,И брошен был на стул, знакомый меценатам, Парадный, пудреный парик.– Эх, Ломоносов, бедный МихаилВасильич! Сам с собой он с грустью говорил:«Ты родины своей ничем не мог прославить,И вот за то, что ты не любишь уступать,За то, что ты привык все только с бою брать,От академии хотят тебя отставить…Пора тебе молчать, глупеть и умирать!»
Так он хандрил, – и вот, от темного началаДо темного конца вся жизнь пред ним предстала:Удача странная, капризная судьбаИ с неудачами тяжелая борьба.И думал он, – Ни шумных бурь порывы,Ни холод бурных волн, ни эти массы льдов,Плывущих сквозь туман, загородить проливыИ не пускать домой нас, бедных рыбаков,Ни даль безвестная, ни староверов толки,Ни брань, ни страх, ни что осилить не моглоТого, что с юных лет меня сюда влекло.
Бывало, помню, – воют волки,Преследуя в лесу блуждающий обоз,Ночь – бор кругом, лицо дерет мороз,А мы лежим себе на дровнях под рогожей,Пусть воют! думаем, отдавшись воле Божьей,Да задаешь себе мучительный вопрос:Мужик! ты можешь ли изведать все науки,Зачем тебе Бог дал и разум, и язык?[Чтоб ты, как самоед, к одним зверям привык,]И если неуч ты, умней ли будут внуки?И вот, решился ты бежатьИ, не простясь ни с кем, пошел Москвы искать,И прибыл ты в Москву; – на молодые страсти,На злые помыслы железную уздуТы наложил, переносил нужду,Терпел великие обиды и напасти,И чуть не в рубище скитался без сапог,Зубрил и голодал – все вынес, Бог помог:Через Германию и оды, по немногуС латинским языком ты вышел на дорогу.