Город исчез и больше не появлялся. Осталась только стена, за которой с удручающим однообразием полыхали зарницы и валил черный дым. Это было страшное зрелище: совершенная пустота и только зловещая стена на западе. Наконец вспыхнул яркий свет, и я тотчас остановился.
Вокруг расстилалась безлюдная цветущая страна. Бродили тучные стада. На горизонте виднелись прозрачные купола, виадуки и спиральные спуски. Совсем рядом на западе по-прежнему возвышалась стена.
Кто-то тронул меня за колено. Я вздрогнул. Возле меня стоял маленький мальчик с глубоко посаженными горящими глазами. «Твой аппарат поврежден?» — спросил он мелодично. «Взрослым надо говорить „вы“», — машинально заметил я. Сначала он удивился, но потом посветлел лицом. «Ах да, припоминаю. В Эпоху Принудительной Вежливости так было принято, И если обращение на „ты“ дисгармонирует с твоими субэмоциональными вибронуклеотрясоидами, я охотно удовольствуюсь любым иным». Он присел на корточки перед Машиной и произнес еще несколько слов, которых я совершенно не понял. Это был славный мальчуган, здоровенький, ухоженный, но слишком серьезный, на мой взгляд.
За стеной оглушительно затрещало, и мы оба обернулись. Я увидел, как жуткая чешуйчатая рука о восьми пальцах ухватилась за гребень стены, напряглась, разжалась и исчезла. «Мальчик, что это за стена?» — спросил я. Он обратил на меня серьезный застенчивый взгляд. «Это Железная Стена, — ответил он. — Мне неизвестна этимология этих слов, но я знаю, что она разделяет два мира — Мир Гуманного Воображения и Мир Страха Перед Будущим. Этимологию слова „страх“ я тоже не знаю». — «А нельзя посмотреть, что там творится?» — «Конечно, можно. Вот коммуникационная амбразура». Это была низенькая арка, закрытая броневой дверью. Я взялся за щеколду. «Иди, — сказал мальчик. — Но помни — если с тобой что-нибудь случится, ты будешь отвечать перед Советом Сорока Миллиардов!»
Я приоткрыл дверь. Трах! Бах! Уау! Аи-и! Ду-ду-ду-ду! Все мои органы чувств были травмированы одновременно. Я увидел красивую блондинку, голую и длинноногую, палившую сразу из двух автоматов в некрасивого брюнета, от которого при каждом попадании летели красные брызги. Я услышал треск выстрелов, гул бомбардировки, вопли и рев чудовищ. Я обонял неописуемый смрад гнилого горелого небелкового мяса. Раскаленный ветер недалекого атомного взрыва опалил мое лицо. А на языке я ощущал отвратительный вкус рассеянной в воздухе протоплазмы. Я захлопнул дверь, едва не прищемив себе голову. Мальчик исчез. Испугавшись, что он побежал жаловаться в Совет Сорока Миллиардов, я бросился к Машине.
Теперь я бросился вперед не меньше чем на миллион лет, а когда остановился, то даже застонал от разочарования: невдалеке опять высился громадный Пантеон-Рефрижератор, с неба спускалась ракета в виде шара, а за стеной по-прежнему поднимался дым и вспыхивали ядерные взрывы. Шар приземлился. Из него вышел давешний пилот в голубом, а из Пантеона появилась пятнистая от пролежней девица в розовом. Они взялись за руки. Поодаль, чуть смущаясь, индифферентно стоял какой-то старикан и ловил золотых рыбок. Голубой пилот и розовая девушка затянули речь. Я торопливо дал задний ход.
Путешественник замолчал и опасливо взглянул на Философа. Философ дремал. Филя сказал решительно:
— Не верю.
— Очень интересно, — промямлил Читатель. — Маловато приключений… И потом, я все это где-то уже читал.
— Естественно, — сказал Путешественник, пожимая плечами. — Ведь я рассказал вам о посещении описываемого будущего…
И тогда в голову мне пришла забавная мысль.
— Простите, — сказал я. — А нельзя ли с помощью вашей машины посетить описываемое настоящее?
Виктор Курильский, уже много лет занимающийся атрибуцией явных и поиском скрытых цитат в произведениях Стругацких, активно помогал готовить собрания сочинений как «Миров братьев Стругацких» (где в одном из томов приведен его «цитатник»), так и «Сталкера», находя ошибки и неточности цитирования, за что ему — большое спасибо! Вообще-то, работа текстолога (будь то выискивание неточностей в тексте, или его восстановление, или поиск цитат, или пояснения-примечания) кардинально отличается от работы того же литературоведа или критика. У последних результатом является статья, цикл статей, иногда даже целая книга, посвященная анализу творчества какого-либо автора. У текстолога же результатом в лучшем случае является несколько строчек в примечании, бывает — «текст восстановлен таким-то», а то и вовсе без упоминания, хотя ему (результату) предшествовали годы работы, поиска, сравнений, отбора. Описывать сам процесс поиска — нелегкий труд, тем не менее ниже представлен рассказ самого Виктора Курильского о его работе с текстом ПНВС, написанный специально для этой книги.
Можно сказать, что ПНВС — самое «литературное» произведение АБС, насыщенное перекличками и с мировой классикой от Гомера и Библии, и с самыми последними тогдашними журнальными новинками. И, по счастливому совпадению, самое любимое мной у АБС. Все виды цитирования щедро представлены в ПНВС: тут и эпиграфы с точным обозначением автора, и закавыченные цитаты, и перефразировки, и узнаваемые реминисценции, и более отдаленные аллюзии, и умело скрытые, совсем незаметные на первый взгляд цитаты. А «Путешествие Привалова» в описываемое будущее! Здесь сатирически поддеты многие «зубры» советской фантастики того времени, наглядно поданы стилистические и сюжетные штампы халтурщиков жанра, не забыты и общие места западной фантастики.
А что до каких-то изюминок, интересных читателю… Мне было интересно искать и находить. В каком-то смысле — листать вслед за любимыми авторами страницы книг — хороших и разных, постигать новые оттенки замысла книг АБС. По отзывам — кому-то интересно было знакомиться с моим цитатником. А вот можно ли интересно описать мою работу?
Цитата «Вскоре очи сии, еще отверзаемые, не узрят более солнца, но не попусти закрыться оным без благоутробного извещения о моем прощении и блаженстве…» атрибутирована Авторами прямо в тексте: «Дух или Нравственныя Мысли Славнаго Юнга, извлеченныя из нощных его размышлений». Отсюда же читает Зеркало и стихотворение «Чины, краса, богатства, / Сей жизни все приятства, / Летят, слабеют, исчезают, / Се тлен, и щастье ложно! / Заразы сердце угрызают, / А славы удержать не можно…». Этот самый Юнг — популярный в XVIII веке английский философ Эдуард Юнг, автор «Жалобы, или Ночных размышлений о жизни, смерти и бессмертии». Пьером Летурнером был сделан перевод «Жалобы» на французский, на его основе сестра Бомарше Жюли Карон составила весьма вольную компиляцию. Ее-то Александр Андреев и перевел уже на русский, дополнив текст Карон несколькими стихотворениями философско-дидактического характера. Все это нетрудно было выяснить из библиографических справочников. Но как непросто было добраться до самой книги — малоформатной, с толстыми шершавыми серыми страницами! Первой из «люденов» ее держала в руках Юлия Казакова. Это было издание 1798 года. Уже это знакомство позволило избавиться от старой опечатки. Прежде во всех изданиях ПНВС значилось: «…еще не отверзаемые…», что искажало смысл фразы до абсурда. Согласитесь, еще «не отверзаемые» очи не могут и «закрыться», ибо они и так закрыты. Тогда же выяснилось и заглавие упомянутого стихотворения: «Добродетель», что вкупе с подзаголовком «…с присовокуплением некоторых нравственных стихотворений лучших российских и иностранных стихотворцов: Ломоносова, Хераскова, Державина, Карамзина, Томсона и других» легко позволило определить автора стихотворения. Им оказался Михаил Херасков. А собственно цитируемое Авторами второе издание 1806 года, то, что «продается в Санкт-Петербурге и в Риге в книжных лавках Свешникова по два рубля в папке» я смог увидеть только в петербургской Российской Национальной библиотеке (вообще, этот раритет сохранился в России, кажется, лишь в четырех крупнейших библиотеках).