При обсуждении плана моих действий выдвигались самые различные и самые неожиданные положения и соответственно придумывались контрмеры. И это тоже репетировалось в лицах. Наконец, для меня были добыты вполне достоверный костюм и летнее пальто.
Накануне операции дядька Борис вызвал меня для разговора с глазу на глаз.
— Есть ли у тебя какие-нибудь сомнения? — спросил он, смотря мне в глаза.
Я ответил, что никаких сомнений нет. Тогда он сказал:
— Наш план вроде неплох, но надо помнить, что эти гады тоже не дураки. Может случиться осечка. Если осечка, стреляй в палача из пистолета, но, если увидишь, что дело твое плохо… — Он замолчал на секунду, а потом, не сводя с меня глаз, тихо сказал: — Тогда знаешь, что делать?
— Знаю, — твердо ответил я.
И я действительно понимал, о чем он спрашивает. Но дядька Борис, видимо, решил поставить все точки над «и».
— Тогда, Володя, живым в руки даваться нельзя, — глухо сказал он.
— Ясно.
И вот настал день операции. Настроение у меня было приподнятое. Почему-то я был уверен, что все сойдет хорошо. И клянусь — не испытывал никакого страха. Беспокоился только об одном: а вдруг Непримиримого не окажется дома и я не смогу оставить у него портфель? Ведь тогда придется все начинать сначала…
Сейчас, уже после операции, я сам хочу разобраться в себе и понять, почему не было страха. То есть легкое дрожание души, конечно, было, но чтобы страх, да еще такой, от которого млеет все тело, — этого не было.
Помню, как в недавние студенческие времена я на пари взялся съехать на лыжах с трамплина на Воробьевых горах. Когда я поднялся на вышку и стал на лыжи, у меня от страха подгибались ноги. Как я тогда не сломал себе шею, не знаю. Во всяком случае, я метров сто катился по земле, как мешок, и потом мне не раз снилась та чертова вышка и я просыпался в холодном поту.
А тут страха не было. В чем же секрет моей храбрости? Мне кажется, я знаю, в чем. Во-первых, мне надо было пережить ту первую ночь, когда я, как затравленный гончими заяц, петлял по ночному городу, шарахаясь от каждой тени. Трудно передать словами, какой унизительный страх переживал я тогда, как был беспомощен. Этого человек себе не прощает, не имеет права прощать. И тем глубже почувствовал я свое предназначение человека, а не зайца, когда попал к людям, которые стали моими боевыми товарищами. Они помогли мне научиться думать о жизни.
Ты, мой сверстник, думал когда-нибудь о такой, например, очень простой вещи? Для того чтобы советская власть могла дать тебе все то, что ты имеешь, должна была случиться Октябрьская революция. А до того Ленина и его боевых соратников травила полиция, их зашвыривали в ссылки, их пытали, многих казнили. А потом тысячи и тысячи людей, которые, как все, любили жизнь, погибли в гражданскую войну. И все это для того, чтобы ты жил без забот, на пари прыгал с трамплина, получал стипендию и тратил ее на мороженое девчонкам. Да я же сам, услышав это год назад, сказал бы: «Опять эта скучная агитация!»
Как мне стыдно вспомнить сейчас один эпизод из студенческой жизни! К нам в институт приехал поделиться воспоминаниями старый большевик. Было это после лекций, и никто не хотел оставаться. Наш комсомольский вожак Петя Рыбчак в гардеробе хватал нас за рукава, а мы отбивались. Как стыдно вспоминать об этом!..
Пишу все это я довольно бессвязно. Мне легче было бы сказать это живому человеку, смотря ему в глаза. И я знаю, если этот человек не гнилой пень, он все понял бы и сказал: «Я верю тебе. С тобой произошла, в общем, простая вещь — ты немного поумнел»…
А теперь про операцию.
Соответственно одетый, с портфелем в руках я вечером покинул главную квартиру нашей боевой группы. Товарищи попрощались со мной просто, даже небрежно. Стась, который во время операции будет находиться поблизости от особняка Непримиримого, ушел на свой пост еще раньше. Прощаясь, он весело сказал мне: «Ночью увидимся», — будто на прогулку пошел. А сейчас он уже притаился в развалинах дома напротив. В случае, если в особняке вспыхнет заваруха, он должен открыть отвлекающий огонь. Конечно, лучше будет, если он останется без дела.
Иду по вечерней улице подчеркнуто открыто. Никого и ничего не боится управляющий, хозяин которого близко знаком с самим Герингом и ездит с ним на охоту в Беловежскую пущу.
Подхожу к перекрестку. На углу стоят два солдата. Подсвечиваю фонариком табличку с названием улицы, громко по-немецки поминаю черта и иду прямо к солдатам.