Партизанскими тропами

Сперанский Михаил Федорович Партизанскими тропами

Сперанский Михаил Федорович

Партизанскими тропами

Об авторе: Сперанский Михаил Федорович. 1916 года рождения. Лейтенант Красной Армии. В начале войны попал в окружение. Вместе с товарищами создал партизанский отряд, был его командиром, потом комиссаром партизанской бригады. Награжден орденами и медалями. Михаил Федорович скоропостижно скончался, когда его книга находилась в производстве...

Содержание

Испытание верности

Мы не одиноки

Начало

И снова в бой

Ни минуты покоя

Вести с Большой земли

Блокада

Партизаны в наступлении

За Днепр

Испытание верности

Дождь лил пятые сутки. Студеный, совсем не августовский ветер насквозь пронизывал промокшую одежду. Нас пятеро. Я, политрук, и четыре сержанта. Все мы вышли из окружения. Ни плащей, ни накидок. И потому замерзли до немоты. Но все же шли и шли, упрямо пробираясь по густому болотистому лесу. Никто уже не знал, где какая сторона света. В те дни, когда светило солнце, мы были уверены, что движемся на восток, к линии фронта. А теперь вот поди разберись... Не стало и другого, самого верного ориентира - стрельбы с передовой. Канонада мало-помалу затихла, не слышно было даже дальнобоек.

Ночь наступила еще более безнадежная, чем день, - ни сарайчика, ни стожка, где можно было бы укрыться и обогреться. Пробираться по лесу во тьме становилось все трудней. Особенно доставалось шедшему всегда впереди Ивану Сычеву, прозванному Скороходом. Роста он среднего, чуть повыше меня. И такой же суховатый, но крепкий, жилистый, в ходьбе неустанный, словно заведенный. А главное, он в лесу чувствовал себя как дома, ходил быстро и смело. Вот и сейчас, другой останавливался бы, осматривался. А он пробирается напролом через чащобу, руками раздвигает ветви и заботливо предупреждает нас всякий раз, когда встречается какая-нибудь неожиданность. Но вот он остановился и радостно воскликнул:

- Огонек!

Так на корабле, затерявшемся в безбрежном океане, раздается долгожданное: "Земля!"

Все остановились.

- Показалось... - пробурчал самый осторожный Евсеев.

- Нет, светится! - возразил Астафьев.

- Если даже просто костер, идемте узнаем, кто такие. Может, хоть обогреемся, - сказал я, уловив тускло пробивающийся в темноте желтоватый свет.

- Товарищ командир, я разведаю, - попросился Лев Астафьев, который, как и Сычев, старался все узнавать первым.

- Иди, да осторожней, - отпустил я его.

Командиром этой группы я, по сути, не был. Собрались четверо младших командиров из разных воинских частей, попавших в начале войны в окружение, и уговорились вместе пробираться к своим, к линии фронта. Ну а поскольку я был политруком роты, то есть старшим по званию, ко мне и стали обращаться как к командиру.

Астафьев вернулся очень скоро.

- Ну и живут люди! Все у них на виду. Ни занавески, ни ставен, - еще издали услышали мы его голос. - По-моему, уже поужинали и собираются спать.

- Да ты толком скажи, что это: хутор, село... - потребовал Баранов, который всегда докладывал точно и четко.

- Село, конечно! А свет только в самом крайнем доме. Постучимся, покажемся в окно, увидят, какие мы, небось не прогонят.

Но пока мы пробирались по чащобе, заветный огонек в окошке погас. Видимо, хозяева легли спать. Мы подошли к старой, покосившейся хате. Но долго пришлось нам потихоньку стучать то в дверь, то в окно, пока наконец в сенях не звякнула щеколда и послышалось испуганное:

- Кто такие?

Мы вполголоса, чтобы не услышали соседи, объяснились как могли.

Дверь со скрипом открылась, хозяин чиркнул спичкой и при слабом свете сразу понял, кто мы такие. Спичка погасла, и в кромешной тьме мы вошли за хозяином в хату. Он тут же приказал:

- Марфа, завесь окна, да поплотней.

И только когда хозяйка выполнила это приказание, зажег лампу.

- Не буду сильно фитиль выкручивать, керосин на исходе, где его теперь возьмешь... - с горечью заметил хозяин, черными заскорузлыми пальцами убавляя огонь пятилинейной лампы так, чтобы она светила не ярче лампадки..

- Ах, зозюлечки вы мои! - пожалела нас дородная улыбчивая хозяйка. - Да ниточки ж сухой на вас нету! Зараз печку затоплю, обсушитесь. Да вы, наверно, голодные. Юхим, чего ж ты стоишь, неси что там у тебя осталось.

Хозяин вышел и, судя по топоту ног, направился за дом. Видя, что мы настороженно прислушиваемся к шагам хозяина, Марфа успокоила нас, пояснила, куда ушел он.

- За сараем пришлось выкопать ямку и всю еду там прятать, да и одежонку что поновей, - говорила она, нарезая свежевыпеченный еще теплый черный хлеб. - Тащут немцы-ироды все - и сало, и масло, и яйка. А курочка на глаза попадется, сразу пристрелят. Вот и приходится то в ямках, то в бурьяне ховать все, что ни на есть.

Юхим вернулся с большим куском сала и кринкой молока. Сам щедро нарезал сало и, оставив нож на столе, предложил дальше резать по мере надобности.

Огромный черный каравай с хрустящей корочкой быстро уменьшался, да и сало таяло, как на сковородке. А хозяин все расспрашивал нас про фронт, как будто мы могли знать больше, чем он сам. И когда убедился, что ничего нового от нас не услышит, поскреб в затылке и высказал, наверное, самое заветное:

- Может, сразу растерялись наши от неожиданности, а уперлись бы да дружно бросились на врага, то и не пришлось бы вот так, в одиночку, по лесам пробираться?

- Упирались, батя. Еще как упирались! - горячо и напористо возразил Астафьев.

Задетый за живое упреком Юхима, Астафьев рассказывал о первых боях. Он не оправдывался перед этими добрыми людьми, а просто вспоминал и как бы сам себя проверял, так ли вел себя в трудные минуты.

Служил он неподалеку от границы связистом. Его радиостанцию разбомбило, а его самого взрывной волной отбросило в канаву. Когда очнулся, никого своих уже не было, мимо проходила наша артиллерия на конной тяге. Пришлось из радиста превратиться в артиллериста. Целую неделю пробирались по болотам, хотели вырваться из окружения. Но наткнулись на фашистскую автоколонну. Дали по вражине из трех сорокапяток. Уцелел только генеральский "опель", потому что шел позади колонны...

- На середине села, на углу школы, новая власть громкоговоритель приладила, - не унимался старик. - День и ночь хвалятся, как они чай пьют в Москве. А мы же не знаем, где у них кончается брехня.

- Нет, дорогой, до Москвы у них руки коротки! - убежденно сказал Лева. - Пять дней назад мы на одном хуторе слышали голос Москвы. Наши силы собираются в кулак, и скоро фашисты получат свое. Ведь в самом начале почему они прорвались? Просторы у нас огромные. А враг неожиданно навалился железной громадой на наши приграничные части. Подмял и углубился. Но дальше-то уже не катит таким маршем. Скоро наши упрутся, как вы говорите, и дело пойдет по-другому...

- Да я-то что, я не сумлеваюсь. А только у людей руки опускаются. Даже готовый урожай не хотят убирать. Для кого?

- Для себя! - не задумываясь, ответил я. - Надо молотить и прятать зерно, как это сало.

В большой русской печи с веселым треском горели дрова. Хотелось, конечно, обсушиться, обогреться. Но я спросил, кто в селе теперь хозяйничает.

- Да два мироеда, - ответил Юхим. - Один бывший кулак, а другой вор, освобожденный немцами из барановичской тюрьмы, дерутся за место старосты в селе.

- Вот их вам и надо бояться прежде всего. Узнает кто из них, что вы дали нам приют, и донесет завтра же, чтобы выслужиться. Так что мы лучше пойдем. Спасибо вам, что накормили и обогрели.

- Ах, зозюлечки мои, и куда ж вы в такую мокроту! - чуть не со слезами взмолилась хозяйка. - Да в такую погоду добрый хозяин собаку из дому не выпустит!..

Хозяйка вдруг остановила Евсеева, который вперевалку, медвежьей походкой шел к двери.

- Куда ж вы пойдете в такой рваной гимнастерке? Коли сушиться некогда, то я вам дам Юхимову рубаху.

Грузный, на голову выше всех нас ростом, сержант Евсеев остановился перед женщиной и, виновато улыбаясь своей добродушной улыбкой, сказал тихо:

- Рубашку нельзя мне надевать, я военный, пойду в гимнастерке уж какая есть.