Приближалась зима, и я надумал вернуться последним пароходом в Мужи и готовиться сдать экстерном за 8-й класс. Директору школы, видно, не хотелось отпускать ученика с отличными отметками, и он задерживал меня, но так и не мог обеспечить жильем и питанием.
Когда наконец я получил документы, оказалось, что последний пароход ушел уже из Салехарда, закрывалась короткая северная навигация.
Выпал снег, стало холодно и голодно — была карточная система. Надо было устроиться куда-то работать, но из-за инвалидности меня не принимали нигде.
Тогда-то и решил попытать счастья в педтехникуме. Он, говорили, в конце улицы Ленина, на окраине Салехарда. Вот туда я и ковылял. Голову сверлила мысль — примут ли меня учиться в педагогический техникум. Говорят, там одни ненцы и ханты. А я — зырянин, к тому же калека: у меня и руки-то, как плети, и пальцы скрючены.
С невыразимой тревогой я подошел к крыльцу большого, нового дома с широкими квадратными окошками, который указали мне встречные люди. Постоял, отдышался и кое-как поднялся по скользким ступенькам невысокого крыльца, вошел в сенки. Кто-то вышел, и я воспользовался открытой дверью — быстро перешагнул через порог. Оказался в полутемном коридорчике. Только сделал шаг — налетел на что-то. На меня опрокинулись тарелки с чем-то горячим, липким и приятным по запаху, упали на пол, разбиваясь и звякая.
— Какого черта лезет кто-то на поднос! — услышал я рядом сердитый девичий голос.
— Извините, — пролепетал я в растерянности. — Мне надо дирек…
— Тебя надо излупить подносом!.. — продолжала ругаться девушка. — Ходит тут слепой и… с палками! Сколько манной каши испортил! Тарелки разбил вдребезги! Проходи дальше или уходи! — и начала собирать с пола черепки.
Остерегаясь поскользнуться на каше, я вошел в открытую дверь налево и очутился в столовой. За широкими и длинными, чуть не во всю большую комнату, столами на таких же длинных скамьях обедало человек двадцать узкоглазых и широкоскулых. Увидев меня и показывая в мою сторону, они засмеялись и заговорили на разных языках.
Только тут я обнаружил — весь облит белой манной кашей.
В носу защемило от приятного запаха каши с маслом. Я был чертовски голоден. Растерялся.
— Присядь, — один из парней, говоря чисто по-зырянски, показал мне конец скамьи. — Чего стоишь на палках?
Я присел.
— Директора надо. Хочу поступить учиться, — сказал я тоже по-зырянски, довольный, что он знает мой родной язык. Стал оглядывать себя, глотая слюнки.
— Иван Иванович вон там живет, рядом, — кивнул парень на дом за окнами, говоря по-хантыйски.
Кто-то произнес на ломаном русском:
— Зыряна тут не учатся. Только ненцы да ханты, да селькуп учатся. Наспеттехник называется.
— Пускай идет к директору, скажет, как тарелки разбил, извел кашу, — сердито стрельнула в меня дежурная раскосыми карими глазами, раздавая обедающим тарелки с кашей.
Я печально умолк, чувствуя неловкость. «Все пропало», — горько подумалось мне.
Но мой сосед, рослый юноша с продолговатым лицом, тронутым оспой, шевельнул меня бодряще:
— Не горюй. Может, и примет Иван Иванович. Сходи… — Он заметил мои искалеченные, озябшие руки, окликнул дежурную: — Лена! Принеси тряпку! Обтереть надо парня!
Лена принесла тряпку и сама же помогла мне стереть кашу с одежды и костылей, ворча негромко и поглядывая на мои руки.
А у меня урчало в животе, и я готов был слизать с себя такую снедь. Но обедающие не догадались накормить меня — откуда им знать, что я голоден. Да и не студент ведь я.
На седьмом небе
К Ивану Ивановичу я шел почти безо всякой надежды. Дом под железной крышей, где жил директор, я, оказывается, прошел давеча мимо. В огороде увидел два крыльца — парадное и черное. Решил войти через черный ход и вскоре встретил маленькую, белобрысую, пожилую женщину, видать, уборщицу. Она повела меня в один из классов и велела подождать, а сама ушла доложить директору.
Иван Иванович был черноволосый, гладко причесанный, с тонкими чертами бледного лица. Он заговорил со мной, будто мы были давно знакомы.
— Ты, Истомин, хочешь учиться у нас. Знаю, слышал в окроно, — сказал он, как только поздоровались мы. — Школу, значит, бросил?
— Поступал в восьмой класс, да там нет ни стипендии, ни общежития. А я приезжий из села Мужи и… навигация закрылась, — тут голос мой дрогнул.
Иван Иванович поспешил успокоить:
— Не расстраивайся. Дай-ка документы.
Я достал из внутреннего кармана бумажки и дал ему. Он посмотрел их и остался доволен.