Одновременно с этими дальними отзвуками персепольской катастрофы и тоже в качестве ее косвенного результата происходили не менее важные, хотя и не столь катастрофичные событии, оставившие заметный след на равнинах Индии и в центре азиатского материка. Я говорю о рассеянии, диаспоре персидских мастеров, из коих многие обосновались со временем в империи Маурьев, империи-продолжательнице, где им суждено было участвовать в создании того, что оказалось наиболее устойчивым и жизнеспособным в индийской архитектуре. Бесполезно гадать, нашли бы дорогу в Индию персидские художники или нет, если бы Александр не разгромил державу Ахеменидов. Связь между тем и другим очевидна, хотя, разумеется, это далеко не прямая, но разнообразно опосредованная вторичная связь. Возможно, это просто удача Александра (неудач он не знал), что армии его занимали одну часть азиатского материка и то именно время, когда другая часть переживала политический подъем и, не имея собственных архитектурных традиций, готова была принять чужие. Ахеменидский Персеполь превратился в почерневшие руины, но за ним поднялась маурианская Паталипутра.
Говоря коротко, на пути от Персеполя до реки Беас в Пенджабе, где Александр поставил в честь олимпийских богов знаменитые и все еще никем не найденные двенадцать алтарей, военная его авантюра постепенно приобретала характер грандиозного исторического деяния, непревзойденного в последующие века. До Персеполя он продвигался в тесном круге древних или развивающихся цивилизации. Он был тогда завоевателем, этот Македонец, честолюбивым и победоносным. Созидателем он не был. Но оказавшись восточнее Персеполя в неведомых азиатских землях, он обрел черты, значение которых пережило его самого. Будучи «эллинизированным варваром», то есть не греком, он теперь чувствовал себя пионером цивилизации, понятой совершенно по-новому, цивилизации, основанной не на привычном разделении на эллинов и не эллинов, а на универсальной homonoia[4] или равенстве положений и миросозерцания. В I в. до н. э. Диодор Сицилийский, пользуясь, вероятно, сведениями Страбона, Плутарха и Арриана, цитировал меморандум Александра, из которого явствует, что мышление царя становилось все более интернационалистичным. В этом Александр далеко опередил свое время. Мы не знаем, передал ли Диодор текст меморандума буквально, во всяком случае звучит он достаточно правдиво. Там сказано, что Александр задумал построить города со смешанным населением, переместить целые народы Азии в Европу, то есть в Грецию, и обратно, из Европы в Азию, объединив таким образом весь континент в дружбе и родстве, которые укрепились бы с помощью браков и хозяйственных связей. Вот отчего Тарн считает Александра Македонского первым и подлинным интернационалистом. Доказательств тому немного, и все же я готов присоединиться к мнению Тарна. Но примем мы его мнение или нет, археологический материал, накопленный в последние годы, прямо указывает на сближение Востока и Запада, что бесспорно является результатом похода Александра. Этот новый материал будет изложен на страницах, следующих далее.
Во всяком случае можно утверждать, что гибель Персеполя имеет определяющее значение не только для частных вопросов евразийской истории и археологии, но и для более широкого круга проблем истории и археологии идей.
4
‛Ομόνоία — единомыслие, согласие. В IV в. до н. э. в Греции это понятие выступало как своего рода лозунг, правда весьма различно интерпретировавшийся различными социальными и политическими группировками. Чаще всего ‛Ομόνоία понималась как призыв к единомыслию и единодушию внутри гражданских коллективов греческих городов-государств (полисов), что, конечно, было утопией в то время — время кризиса полиса, сопровождавшегося резким усилением социальной и политической борьбы.
В греческой политической мысли, действительно, одним из краеугольных камней было положение о резком противостоянии двух миров: мира греков и варваров, не греков. В частности, эта идея разрабатывалась Аристотелем, считавшим, что различия между греками и варварами порождены природными причинами и в силу этого варвары (особенно варвары Азии) самой природой предназначены быть рабами (подробнее см.: А. И. Доватур, Политика и политики Аристотеля, М. Л., 1965, стр. 76 и сл.). Однако уже и IV в. до н. э. у некоторых мыслителей Греции появляются идеи о равенстве всех людей независимо от их этнической принадлежности. Особенно популярными эти идеи становятся в эллинистическую эпоху в одной из основных философских школ того времени — у стоиков.
Но изображение Александра Македонского как своеобразного «первого интернационалиста», провозвестника идеи всеобщего человеческого равенства и братства — один из наиболее популярных мифов буржуазной историографии, не имеющий ничего общего с исторической реальностью и отвергаемый целым рядом наиболее компетентных исследователей Запада (См. Ph. Merlan, Alexander the Great). Политику Александра по отношению к покоренным народам Востока (несмотря на чрезвычайную сложность этого вопроса), видимо, можно интерпретировать как стремление создать «народ господ», в котором слились бы новые и старые господа Азии — македоняне и персы. Утопичность этой идеи не подлежит сомнению.
Взгляды В. Тарна (наиболее подробно развитые в его книге W. Таrn, Аlехаndеr thе Great, vоl. I–II, Cambridge, 1949), которым следует здесь М. Уилер, подвергались самой резкой критике (в том числе и со стороны целого ряда западных историков) именно за чрезмерную идеализацию образа Александра. Жаль, что маститый автор, столь отчетливо показавший несостоятельность многих других взглядов В. Тарна (например, в вопросе о том, сколько и с кем пил Александр), в этом важном вопросе последовал без попыток критики за В. Тарном.