В общем работал я хорошо. Только один раз вышло плохо. Товарищи зазвали в сад. Мне надо было становиться на вахту в ночную смену с одиннадцати часов вечера. Я отказывался, но товарищи уговорили. Было еще восемь часов — часа два можно погулять. Я пошел. Товарищи сели пить пиво и велели пить мне. Я не хотел, они стали смеяться. Одну кружку выпил и запьянел. Раньше я никогда не пил пива — поэтому и запьянел сразу.
Но на работу пришел во-время. А на работе заснул. Два часа спал.
На вахте я тогда стоял с Лидой Юргель; она не стала меня будить, а работала за меня и за себя. Я проспал два часа, потом проснулся, стал работать, но мастер все узнал. Лида Юргель ему ничего не говорила, он сам узнал. Мастер у нас всегда все знает. В семь часов утра нашу вахту сменили. Мне можно домой итти, а я сижу, жду мастера. Знаю, что мастер все видел, и не могу уйти. Мастера все нет и нет. А я сижу. Наконец приходит мастер и зовет меня в культбудку.
— Ты почему на работу пьяный пришел? — спрашивает он.
А я стою и молчу.
— Кто тебя, пьяного, в распределительную пустил?
Я стою и молчу.
— Плохо ты начинаешь, Каграман.
Видит, что я молчу, встал и ушел. А чего мне ему отвечать, раз он правильно все говорит.
Об этом деле узнал и Николай Артемович. Вызвал к себе всех троих — мастера, Лиду и меня. За меня он ругал мастера и Лиду. А потом, когда мы все стали уходить, он позвал меня обратно, запер дверь на ключ и сказал:
— Каграман, у тебя матери нет, отца нет, маленьким ребятам ты деньги посылаешь. Так что же ты, Каграман, думаешь? Надо не пиво пить, а учиться. Ты можешь быть таким, как Мирза, таким, как я, если будешь учиться. Мы ведь тоже родились не мастерами и не инженерами. Если тебе не нравится в бригаде Бедирханова — переведу тебя в другую бригаду.
Тут я заплакал. Наша бригада выполняла план уже на 103%.
А через два дня у нас было комсомольское собрание. Я думал, что меня будут ругать, но никто ничего не говорил. Когда обсудили все вопросы, я встал и сказал: «Вот, ребята, так и так со мной случилось. Даю слово» что больше это не повторится».
Мастер встал и сказал: «Молодец, Каграман!» — и этим все кончилось.
А я стал работать еще лучше, и мне помогали ребята. Нас стали учить. Дали нам тетрадки — без денег, карандаши — без денег, и главный инженер после работы два часа нас учил.. А еще меня учила Лида Юргель. С ней я стоял на вахте в одной смене, и она мне объясняла все тонкости кривых на картограммах. Вот теперь я поэтому все и знаю…
Я слушал этот рассказ, глядя на спокойную гладь Каспийского моря, и думал о светлой судьбе юноши с несчастливо сложившимся детством. То, что Каграман рассказал, думал я, могло бы послужить материалом для хорошей большой повести, и это была бы повесть о том, как бережные руки советских людей направляли мальчика на путь сознательного, честного служения родине. Я вижу эти бережные руки незнакомых мне людей; «неродной» сестры Каграмана, колхозного агронома, комсорга Рагимова и тех людей, которых я уже знаю: Лиды Юргель, Николая Артемовича, Мирзы… Это может быть большая прекрасная повесть…
Но почему так трогает безыскусный рассказ Каграмана? Почему на глаза навертываются слезы, когда он рассказывает, как бросился к Николаю Артемовичу со своей похвальной грамотой? Может быть, и не надо никакой повести? Может быть, просто пересказать читателю биографию Каграмана его же словами? Пересказать эту короткую биографию, а в конце написать — «продолжение следует».
Поразмыслив немного, я решил так и сделать.
Шторм начался внезапно. Еще не было как будто ничего особенного: с гор дул свежий прохладный ветер, поверхность моря покрылась белыми безобидными барашками-беляками, над землей полетела мелкая желтая пыль, но люди торопливо шли в будки и конторы, закрывали окна и двери, убирали простыни и цветы с балконов и веранд, корабли в бухте поворачивались носами к северу и травили цепи аварийных якорей и «кукушка» с вагончиками остановилась на станции Кашен, ожидая тихой погоды.
А через несколько минут ветер вдруг завыл и усилился, трава возле конторы первого промысла приникла к земле, словно причесанная в одну сторону, запоздавшие рабочие, закрыв глаза и спрятав кепки под полы спецовок, шли боком, пробивая плечами сплошную стену ветра и пыли, и по дороге катились, подпрыгивая, булыжники величиной с футбольный мяч.