Кокин на память, без запинки, с готовностью сообщил:
— Переработку мы начали в конце второго квартала. Всего прошло сто шестьдесят восемь тонн.
— Спасибо, Кокин. Так вот прикиньте сами. За это количество мы внесли Коромыслову свыше пятидесяти тысяч, если говорить точно — пятьдесят тысяч четыреста рублей. В этом году… Кокин, сколько?
— Сто восемнадцать тонн, но все уже по наряду.
— Совершенно верно. За сто восемнадцать тонн мы отдали этой прожорливой гадюке еще тридцать пять тысяч рублей. Но, как уже правильно заметил Кокин, в этом году мясо по удовлетворенному нашему ходатайству идет по нарядам. Поэтому мы предложили Коромыслову. понизить ставку до десяти копеек. Он категорически отказался. И только после длительных уговоров согласился уступить пять копеек…
— Ну и черт с ним, — не выдержал Поляков. — Если по нарядам, обойдемся и без него.
Христофоров легонько постучал вилкой по стакану.
— Просил бы без разрешения прений не открывать, особенно глупых. Поляков не понимает, что наряд может и быть, а мяса не будет. Коромыслов в этом смысле царь и бог.
— Как же это он не даст по наряду? — снова не выдержал Поляков. — Попробуй не дай…
— Может, ты, Поляков, помолчишь? Все равно умного ничего не скажешь. Коромыслов не только попробует, но и не даст. Так что положение у нас безвыходное, придется продолжать платить. Сколько мы на колбасе заработали?
Кокин поорудовал карандашом на бумажной салфетке, порвал ее к, вздохнув, сообщил:
— Пятьсот семьдесят восемь тысяч. За вычетом сумм, перечисленных Коромыслову, чистая прибыль составила четыреста восемьдесят две тысячи, каковые распределены согласно договоренности: Юрию Андреевичу тридцать пять процентов…
Христофоров властно перебил его:
— Ясно. Я не об этом. Я хочу сказать, что наши прибыли могли быть больше, если бы кое-кто более честно относился к своим обязанностям и не занимался отсебятиной. Да, да, не удивляйтесь, особенно вы, Владимир Семенович Поляков! Вам улыбка совсем в данном случае не к лицу. Наблюдением совершенно точно установлено, что вы, пользуясь торопливостью гуляющих в парке, почти весь весенне-летний сезон чайную колбасу продавали за докторскую, хотя чесноком от нее так и прет.
— Безобразие! — не выдержал на этот раз Борзов. — Так можно подвести всю организацию.
И тут же получил отповедь от Христофорова:
— Я бы на месте Борзова воздержался произносить слово «организация» как сейчас, так и в будущем. Особенно при вполне возможных допросах в ОБХСС. За «организацию» суды дают намного больше… И если учесть, что Борзов сбывал пассажирам чайную за любительскую, не довешивая на каждом бутерброде по десять граммов… Вам ясно, Борзов?
— Ясно, — как эхо откликнулся Борзов.
— Так вот, пойдем дальше. Кое-кто в погоне за сверхприбылью отошел от главного нашего принципа: «Умеренность и аккуратность». В последние дни, Кокин, вы выпускаете такую колбасу, что ее можно отжимать, как мокрое белье. Не понимаю, зачем нарушать выработанный нами стандарт. Кому это нужно? Нам — не нужно. Потребителю, если разобраться, тоже не нужно. ОБХСС — тем паче. А сосиски? Моя Марья Павловна знаете как вас крыла? Так дело дальше не пойдет. Надо уметь владеть своим аппетитом. Всех денег не выбрать… Итак, я подвожу итог — с Коромысловым согласиться. За счет уменьшения расценок с его стороны поднять качество. К сепаратным источникам доходов не прибегать, иначе буду снимать с работы. Ясно? С этим вопросом все. Переходим ко второму — открытие новой точки. Давай, Стряпков, докладывай.
Кузьма Егорович встал, откашлялся и, как заправский оратор, начал:
— Прежде чем перейти к существу вопроса об открытии новой точки, мне бы хотелось остановиться на последних словах Юрия Андреевича об умеренности и аккуратности. Золотые слова! Я не понимаю ни Полякова, ни Борзова. К чему так обнажать состояние дела — обвешивать, грубо устраивать пересортицу? Им, видите ли, мало заработать на пониженном качестве. Вы подумали, куда вы нас пихаете? Качество, если им заинтересуется покупатель, или какой-нибудь инспектор, или рабселькор, надо определять в лаборатории. Это волынка долгая, и оправданий найдётся масса: несчастный случай, неудачный замес и прочее. А вы на старых приемах. И уж если допустили, нельзя обманывать свою родную — простите, Юрий Андреевич за оговорку — свою организацию…
— Нельзя ли покороче, — предупредил Христофоров, не любивший частого упоминания своего имени на заседаниях. — Ближе к делу.
— Перехожу к делу — об открытии новой точки. Изучение деятельности швейной мастерской «Краюхинский закройщик», особенно по линии белья, привело меня к мысли, что и на этом, при некоторых, как справедливо указал Юрий Андреевич, умеренных и аккуратных действиях, можно получить значительный эффект.
— Каким образом? — осведомился Поляков.
— Я не могу сейчас входить в детали, — уклонился от прямого ответа Стряпков. — Кроме того, тебя, Поляков, это интересовать не должно. Важно, что заведующий мастерской, который, по понятным вам причинам сюда пока мной не приглашен, не только оценил мое предложение, но уже третий месяц претворяет его в жизнь. Человек, готовый реализовать излишки продукции через ларек, подобран…
— А как он насчет честности? — снова осведомился Поляков. — Не подведет?
— Пусть это тебя не волнует. Во всяком, случае, отсебятиной, как некоторые, заниматься не будет… Дело сейчас не в человеке, а в точке. С Бушуевым было проще. Ему, бывало, скажешь: «Для удовлетворения основных нужд населения» — и он что угодно подпишет. А Соловьева осторожничает, дайте, говорит, подумать, надо ли открывать новый ларек, не лучше ли всю продукцию передавать торгу? Поди передай ее, да еще всю, когда ее уже тысяч на восемьдесят больше, чем надо, скопилось! Новая точка необходима как воздух. Все. Я кончил.
— Что предлагаете? — строго спросил Христофоров. — Какой выход?
— Выход один — уговорить Соловьеву и Завивалова на открытие ларька и приступить к реализации. Иных выходов не вижу.
Юрий Андреевич сердито перебил докладчика:
— Считаю вопрос неподготовленным. Переговоры с Соловьевой поручаем Стряпкову. Он же займется Завиваловым. Все. Как с днем рождения Соловьевой?
— Это же в разном?
— Давай сейчас.
— День рождения Анны Тимофеевны, как я уже докладывал, в понедельник, тринадцатого июля.
— Нехороший день, — вздохнув, заметил Борзов. — Понедельник, да еще тринадцатое число.
— Прошу не наводить панику суеверием, — остановил его Христофоров.
В дверь громко стукнули: раз, два, три. Все умолкли. Борзов замер с открытым ртом. Поляков рванулся было к окну, но, пригвожденный к стулу грозным взглядом Христофорова, так и остался сидеть вполоборота. Не растерялись только Юрий Андреевич и Стряпков. Председатель «Тонапа» шепотом приказал:
— Наливай!
Кузьма Егорович, как заправский официант, наполнил рюмки «столичной». Христофоров встал и, как будто продолжая тост, заговорил:
— Хотя Кузьма Егорович и с опозданием понял, что семейная жизнь — это прежде всего здоровье, тем не менее… Что за чертовщина? Сходи, Борзов, узнай, чего этот дурак Ложкин стучал? Поляков! Поставьте рюмку…
Борзов втолкнул смущенного Ложкина.
— Что у вас там? — накинулся на дозорного председатель. — Какого черта барабанную дробь устроили?
— Этот, как его… судебный исполнитель Севастьянов прошел и с ним старшина Николай Денежкин из второго отделения.
— Где они?
— Это Севастьянов за художником Леоном Стеблиным охотится, — дал справку Стряпков. — Большая задолженность по алиментам.
— Иди, — приказал Христофоров караульному. — Иди и не устраивай шума по пустякам… Продолжайте, Стряпков.
Кузьма Егорович вздохнул и продолжил:
— Поскольку канун дня рождения приходится на воскресенье и на гончарном заводе выходной, придется заказанную мной вазу со вложением доставить Соловьевой в субботу. Все обеспечено: соответствующая ваза заказана и уже покрыта глазурью, фотоснимок именинницы раздобыт и лично мной увеличен до желаемого размера, вложение сделано в полной сумме — десять тысяч рублей. Срыва мероприятия не предвидится.