Арапова интересовалась всем, что говорили или писали о матери, но для того, чтобы ее обращение к родственникам состоялось, именно, в 1887-ом, а скажет, не в 1882-ом или 1885-ом году, должна была существовать какая-то веская причина. И она, скорее всего, заключалась в смерти княгини Вяземской. Арапова с юных лет находилась под сильным духовным влиянием ее мужа - князя Петра Андреевича. В своей книге она не без гордости признается, что Вяземский, «свято оберегая старинную дружбу, был частым посетителем в доме» и даже признал ее литературное дарование.
Как на самом деле князь оберегал старинную дружбу – вопрос отдельный?! Скажем только, что на дружбу это меньше всего походило. Важно, другое – Арапова верила Вяземскому, как и многие другие, полагавшие князя хранителем пушкинских тайн. И надо сказать он очень в этом преуспел, создав миф о кончине поэта, который в равной мере устраивал и власть, и друзей поэта, и рядового обывателя. Поэтому многие люди надеялись, что со смертью супругов (а князь умер еще в 1876 году), откроются самые пикантные подробности этой ужасной трагедии. К тому же, в отсутствии главных свидетелей, встрепенулись и многие статисты, наблюдавшие семейную драму поэта со стороны и добросовестно разносившие сплетни о нем по всему свету.
Арапова, конечно, знала о существовании воспоминаний, которые собирался опубликовать Бартенев – ведь готовились они не один год. Само название говорило об этом: «Из рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Федоровны Вяземских (записано в разное время, с позволения обоих)». Возможно, некоторые истории Арапова слышала из уст самих супругов. Во всяком случае, вопросы она задавала конкретные, со знанием дела, заставляя Александрину и ее мужа отвечать по существу. Фризенгоф писал «дорогой Азиньки» 14 марта 1887 года:
Жена моя сообщает мне, что она совершенно уверена в том, что во все это время Геккерн видел вашу мать исключительно в свете и что между ними не было ни встреч, ни переписки. Но в отношении обоих этих обстоятельств было все же по одному исключению. Старый Геккерн написал вашей матери письмо, чтобы убедить ее оставить своего мужа и выйти за его приемного сына. Александрина вспоминает, что ваша мать отвечала на это решительным отказом, но она уже не помнит, было ли это сделано устно или письменно. Что же касается свидания, то ваша мать получила однажды от г-жи Полетики приглашение посетить ее, и когда она (Н. Н. Пушкина) прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома; бросившись перед ней на колена, он заклинал ее о том же, что и его приемный отец в своем письме. Она сказала жене моей, что это свидание длилось только несколько минут, ибо, отказав немедленно, она тотчас же уехала[26].
При всей внешней сдержанности и уважительном тоне письма в нем все же проглядывало ревнивое отношение Александрины к сестре. В письме говорилось, что Дантес вошел в салон Натальи Николаевны, как «многие другие офицеры гвардии, посещавшие ее», что «он страстно влюбился в нее, и его ухаживание переходило границы, которые обычно ставятся в таких случаях», что он буквально «пожирал ее глазами». Сообщалось так же, что «Пушкин был этим сильно раздражен», «что нашлись лица, которые вмешались, чтоб еще сильнее возбудить его». И тут прозвучало имя ни в чем не повинного князя Гагарина. Не пощадила Александрина и сестру Екатерину, назвав ее ширмой, за которой Дантес устраивал свои дела, «ухаживая за обеими сестрами сразу». Иными словами, она всех припечатала, всему дала определение, но ничего не сказала о поведении самой Натальи Николаевны. Каким образом жена поэта пыталась исправить ситуацию? И получалось, что никаким. А ведь было понятно, что дочь ждала оправданий своей матери. Взамен ей был послан некий меморандум, сопровождаемый жалобами на проблемы с памятью. Арапова поняла, к чему клонит Александрина, и ни в чем не поверила ей. К тому же, ее подозрения в нечистоплотности тетки очень скоро нашли самое решительное подтверждение.
В том же 1887 году записал свой скандально знаменитый «Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу» полковой друг кавалергарда князь А.В.Трубецкой. В его изложении история дуэли приняла невероятный вид, а фигура Александрины обрела, чуть ли не дьявольский характер. Князь «откровенничал»:
Еще до брака Пушкина на Натали Александрин знала наизусть все стихотворения своего будущего зятя и была влюблена в него заочно. Вскоре после брака Пушкин сошелся с Александрин и жил с нею. Факт этот не подлежит сомнению. Александрин сознавалась в этом г-же Полетике. Подумайте же, мог ли Пушкин при этих условиях ревновать свою жену к Дантесу. …Влюбленный в Александрин, Пушкин опасался, чтобы блестящий кавалергард не увлек ее. …Повторяю, однако, - связь Пушкина с Александриною мало кому была известна… Вскоре после брака, в октябре или ноябре, Дантес с молодой женой задумали отправиться за границу к родным мужа …. и во время этих-то сборов, в ноябре или декабре, оказалось, что с ними собирается ехать и Александрин. Вот что окончательно взорвало Пушкина, и он решился во что бы то ни стало воспрепятствовать их отъезду… Случай скоро представился. В то время несколько шалунов из молодежи—между прочим Урусов, Опочинин, Строганов, мой cousin, — стали рассылать анонимные письма по мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин. В другое время он не обратил бы внимания на подобную шутку и, во всяком случае, отнесся бы к ней, как к шутке, быть может, заклеймил бы ее эпиграммой. Но теперь он увидел в этом хороший предлог и воспользовался им по-своему[27].
Что здесь правда, а что чистой воды вымысел - еще предстоит разобраться? Вряд ли Арапова безоговорочно приняла маразматический бред старого князя, но такой фантастический поворот событий ее полностью устраивал, поскольку во многом оправдывал мать. Когда же спустя год, она нашла ему подтверждение и в воспоминаниях Вяземских, ее подозрение относительно тетки переросло в убеждение. А мера доверия к духовным водителям достигла такого уровня, что, когда на закате жизни пришло время делиться накопленным опытом, она большую часть своей книги построила на воспоминаниях Вяземских, литературно обработав их и дополнив анекдотами из собственной жизни. Естественно, о свидетельствах тетки Арапова ни словом не обмолвилась. Ее не отпугнули даже пошлые подробности, которыми княгиня Вяземская сопроводила описание встречи у Полетики:
Мадам NN, по настоянию Геккерна, пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату и гостья бросилась к ней[28].