— Ваши люди кое-что забыли.
— Что именно?
— Посмотрите на черепа.
Там не было мозга.
— Понимаете, в подвале царил такой хаос, — стал оправдываться Уолдман.
— Конечно. Но где же их мозги?
— Должны быть где-то здесь.
— Вы уверены, что ваши ребята все собрали?
— Да. Сейчас там идет уборка.
— Что ж, значит, мозгов нет.
— Они должны быть где-то здесь! Может, посмотреть в тех пакетах с какой-то мешаниной? — предложил Уолдман.
— В этой мешанине, как вы изволили ее назвать, есть что угодно, только не мозги.
— В таком случае, они были похищены убийцей.
— Вы правы, инспектор, — согласился коронер. — Мозги кто-то украл.
На пресс-конференции инспектор Уолдман три раза повторил репортеру из «Дейли-ньюс», что были похищены вовсе не те органы, которые предполагал репортер.
— Если хотите знать, это мозг, — заявил Уолдман.
— Черт! — огорчился репортер «Дейли-Ньюс». — Тут пахнет жареным. Мог бы получиться потрясающий репортаж.
Уолдман отправился домой в Бруклин, даже не пообедав. А ночью мысли о загадочном убийстве никак не давали ему уснуть. Он считал, что повидал все на свете, но это было выше... выше чего? Разум действует по схеме.
Кто-то, судя по всему вооружившись явно электрическими инструментами, расчленил трупы. Это определенная схема. И похищение мозга, как бы оно ни было омерзительно, тоже укладывается в схему. Руки в стенах и отсутствие там ног, — также часть заранее продуманного плана, равно как и собственно расположение тел.
Наверно, потребовалось не меньше двух часов, чтобы сделать углубления в потолке и стенах и аккуратно уложить туда части трупов. Но где в таком случае орудия, которыми действовал преступник? И если действительно на это ушло два часа или даже час, то почему там была лишь одна дорожка следов? Новичок-патрульный только заглянул в дверь, и его пришлось увести. Прибывшие на место преступления доктора однозначно констатировали смерть. Когда в подвал вошел Уолдман, на ступеньках были только следы коронера. Как же убийца или убийцы вышли наружу, не оставив кровавых отпечатков?
— Джейк, ложись спать! — позвала жена.
Уолдман взглянул на часы: 2.30 ночи.
— В такое детское время?
— Но я хочу спать и не могу уснуть без тебя.
Инспектор Джейк Уолдман скользнул под одеяло, почувствовал, как жена прижалась к нему, и уставился в потолок.
Если признать, что преступление подчинено какому-то плану, поскольку оно укладывается в схему, то в чем может заключаться тот план? Руки в стенах, тела на потолке? Кража мозгов?
— Джейк? — снова позвала жена.
— Что?
— Если не хочешь спать, вставай.
— Ты все-таки наконец реши, что мне делать! — огрызнулся Уолдман.
— Ложись спать, — сказала Этель.
— Я и так лежу. Думаю.
— Кончай думать и спи!
— Как это — кончай думать?!
— Ты же уже падаешь от усталости!
Джейку Уолдману наконец удалось высосать из зуба последний кусочек соли.
Наутро Этель Уолдман заметила, что муж едва притронулся к еде и лишь пригубил чай.
— Теперь уже что-то не так в еде? — спросила она.
— Нет. Просто я думаю.
— Все еще думаешь? Ты же думал всю ночь. Сколько можно думать?
— Я думаю.
— Тебе не нравится моя яичница.
— Нет, нравится.
— Конечно, так нравится, что она скоро уже превратится в камень.
— Дело не в яичнице. Просто я думаю.
— У тебя появилась другая женщина, — изрекла Этель Уолдман.
— При чем тут женщина? — не понял инспектор.
— Я так и знала! У тебя кто-то есть! — воскликнула Этель. — Она, небось, не портит руки, готовя тебе обед, и не стареет на глазах, заботясь о том, как бы тебе угодить. Какая-нибудь уличная шлюха с дешевыми духами и крепкими сиськами. Ей на тебя глубоко наплевать, не то что мне! Уж поверь!
— Что ты несешь?
— Надеюсь, ты счастлив с этой своей дешевкой. Убирайся отсюда! Сейчас же убирайся!
— Послушай, Этель, но у меня действительно неприятности.
— Убирайся, отсюда, скотина! Иди к своей шлюхе! Иди к ней!
— Я пошел на службу. Увидимся вечером.
— Убирайся! Да поживее! Животное!
На площадке пятого этажа до Уолдмана донесся голос жены, вещающей из окна на весь мир:
— Эй, люди, прячьте дочерей! Старый развратник вышел на охоту!
Не успел инспектор Уолдман войти в отдел, как раздался телефонный звонок. Звонила Этель. Она обещала сделать все, чтобы сохранить семью. Они предпримут еще одну попытку, как взрослые люди. Она простит ему интрижку с актрисой.
— С какой актрисой? Какую интрижку?
— Джейк, если мы хотим начать все сначала, давай хотя бы будем честными друг с другом.
— Хорошо, хорошо, — поспешил согласиться Уолдман, который уже привык к подобным сценам.
— Скажи, это хоть известная актриса?
— Этель, прошу тебя!
На этом выяснение семейных проблем закончилось. Теперь надо было подготовить специальный рапорт для мэра и для комиссара полиции. Какая-то служба в Вашингтоне требовала отчет об убийстве для специального анализа, и к тому же с инспектором Уолдманом хотел побеседовать какой-то психолог из университета. Инспектор приказал заняться этим первому же попавшемуся ему на глаза детективу.
Потом появились полицейские фотографы и принесли кое-что интересненькое. Торопясь поскорее закончить осмотр места преступления, Уолдман вчера этого не заметил. Но мог ли он разглядеть плакат сквозь пятна крови, когда сверху над ним торчала чья-то рука?
— Гм, — сказал Уолдман.
— Что вы думаете по этому поводу? — поинтересовался фотограф.
— Думаю, стоит еще раз вернуться в подвал. Очень вам благодарен.
— Сумасшедший какой-то, — прокомментировал фотограф.
— Напротив, весьма разумный человек, — отозвался Уолдман.
Возле дома с пресловутым подвалом толпилась кучка зевак, удерживаемых на месте полицейским оцеплением. Молоденький патрульный, судя по всему, пришел в себя и теперь с надменным видом стоял у ступеней, ведущих в подвал.
— Я же говорил, что в этом нет ничего страшного, сынок, — бросил Уолдман, спускаясь вниз.
— Так точно, ничего страшного, — задорно ответил тот.
— Скоро ты и сам как ни в чем не бывало сможешь взять глаз и положить его в целлофановый пакет, — произнес Уолдман и заметил, что при этих словах новичок согнулся пополам и побежал в кусты. Забавный малыш.
В подвале резко пахло дезинфекцией. Ковер убрали, пол помыли, но большую часть коричневого пятна так и не удалось отскрести: оно глубоко впиталось в деревянные половицы. Это показалось Уолдману странным: обычно в подвалах бывают цементные полы. В прошлый раз он не заметил этого из-за луж крови. Удивительно, насколько свежая кровь напоминает нефть, словно покрывая залитую поверхность гладкой пленкой.
Инспектор достал из конверта фотографию. Запах дезинфицирующего средства стал невыносимым; его вкус ощущался даже во рту, словно Уолдман наглотался нафталина.
Глянцевая поверхность фотографии отразила яркий свет лампы, висевшей под потолком. Температура в помещении была слишком низкой, даже для подвала. Инспектор взглянул на снимок, потом перевел взгляд на стену: во время уборки приклеенные к стенам плакаты соскребли и теперь там остались только едва различимые полоски.
Но у него была фотография. Глядя на нее и на сохранившиеся полоски плаката он разглядел все что нужно. На плакате когда-то была изображена комната, возникшая в чьем-то болезненном воображении. Из стен торчали руки. С потолка свисали тела. И вот теперь, держа в руках снимок и рассматривая остатки плаката, инспектор Уолдман понял, что убийца попытался повторить в действительности то, что увидел на плакате. И даже в той же пропорции. Это было точное воспроизведение рисунка. Инспектор отступил на шаг — пол скрипнул у него под ногами. Да, воспроизведешь рисунка с точным соблюдением пропорций, можно сказать, подражание. Ему это что-то напомнило, что-то очень важное, подсказывал инстинкт. Но что именно?