Дон тупо посмотрел на нее, помолчал, соображая, и постепенно до него дошло:
– Ты хочешь сказать, что я?.. – Он медленно поднялся, обуреваемый желанием задушить улыбающуюся Тил.
– Осторожно: злая собака! – с нескрываемым удовольствием проговорила она.
Я проснулась рано: вспомнила, что за событиями вчерашнего дня забыла совершить набег на продовольственный рынок и купить еды для своих четвероногих. Тома еще можно натолкать кашей, а вот Тоху не проведешь, ему подавай мясо, рыбу и молоко. Ужас! Демонстрации протеста не избежать!
На цыпочках, боясь разбудить спящего в ногах кота, я крадучись вышла из спальни, оделась и побежала к Ирке. Это из-за нее я забыла о корме для своего зверья, а раз так, пусть распахнет для нас свой холодильник!
– Входи, не заперто! – громко прокричала подруга откуда-то из глубины дома.
Я протиснулась в приоткрытую дверь, отпихивая ногой рвущегося следом пса. Шел дождь, и Томка был слишком грязен для светских визитов.
– Ау! Ирка! Ты где? – Я расправила мокрый зонтик, пристроила его сушиться в углу просторного пустого холла, выжидательно оглядела три дверных проема.
– В кухне, – громко сказала Ирка. – Иди сюда, не могу оторваться.
– Очень интригует, – заметила я, с порога упершись взглядом в Иркин оттопыренный зад. Его счастливая обладательница низко склонилась над газовой плитой.
– Еще одну минутку, – извинилась она. – Сейчас начнет пузыриться, и все…
Я обошла ее с фланга, заглянула в кастрюльку. Там было что-то зеленое, интенсивно пахнущее яблоком, но с виду совершенно несъедобное.
– Это что?!
– Что ты орешь? Это мыло.
– Сдурела? Какое мыло? – Я переводила взгляд с пузырящейся дряни на Ирку и обратно.
– Туалетное, яблочное. – Подруга спокойно перенесла кастрюльку с зеленой слизью на стол.
– Зачем?
– Ты не знаешь, зачем нужно мыло?
– Я не знаю, зачем нужно его варить! Предупреждаю: я это есть не буду!
– Ах, ты об этом. – Ирка вытащила из ящика кусок старой простыни, меланхолично оторвала от него длинную полосу. – Не бойся, это не для тебя.
Как же, не бойся! Мне все это ужасно не понравилось: ишь, и мыло приготовила, и веревку! Я Ирку знаю, она только с виду такая самоуверенная и толстокожая, на самом же деле моя подруга – дама весьма чувствительная, хотя и закаленная жизнью.
Представьте себе прототип кустодиевской «русской Венеры», такую золотоволосую пышную барышню, только постаревшую лет на десять-пятнадцать, научившуюся находить общий язык с торгашами, таможенниками, грузчиками, ментами и бандитами, зарабатывать деньги, заколачивать гвозди, менять пробитые автомобильные колеса, а в промежутках между этими занятиями самозабвенно рыдающую над горькими судьбами золушек из мексиканских сериалов. Это и будет моя Ирка.
Я встревожилась и рассердилась.
– Признавайся, какого черта ты сделала мыльное пюре? И зачем рвешь простынку?!
Ирка подняла на меня удивленные глаза.
– Окна буду заклеивать. Хороший способ – заклеивать окна мыльными тряпочками. Отстань, а? – Тон ее речей делался все печальнее. – Холодно мне. Одна я в доме. Одна-одинешенька. Бедная, одинокая женщина… Думаю, что все мужчины – скоты.
– Не такая уж бедная, – справедливости ради возразила я. – Дом, машина, оборотный капитал… Но я понимаю, к чему пассаж про мужчин-скотин.
– Видишь, они даже рифмуются, – заметила Ирка.
– Ира! – Я строго постучала пальцем по столу, и в мисочке заволновалась мыльная каша. – Если тебе последние десять лет фатально не везет с мужиками, если один твой муж был алкоголиком и тунеядцем, а другой бесхребетным слюнтяем, если первый встречный мужчина делает тебе гнусное предложение, хотя каждый второй оказывается импотентом, если в гостях ты вынуждена сама наполнять свою рюмку, а в трамвае тебе не уступают место, в театре не пропускают вперед, на улице прячутся от ветра за твоей спиной и руку протягивают только за подаянием – это не значит, что мужчины – скоты!
– Разве? – Ирка яростно топила тряпичную змею в жидком мыле.
– Во всяком случае, не все они такие. – Я сбавила тон. – Встречаются и другие: добрые, нежные, щедрые, порядочные… В смысле, кому-то, наверное, встречаются. Весьма вероятно, что и ты такого себе найдешь! Рано или поздно. Шансы есть, особенно если ты из породы долгожителей…
– Уже нашла, – сказала Ирка. – Монтик. Я знаю, он именно такой: сильный, добрый, нежный, верный…
– «Он чуть вошел – она узнала…» – недоверчиво процитировала я. – Не хочется мне тебя огорчать, но твой Монтик – кот в мешке.
– Скот в мешке, – поправила Ирка. Свернула тряпицу кольцом, выдула радужный пузырь и неожиданно повеселела. – А, к черту эту мыльную бодягу! Не буду заклеивать окна! Меня согреет любовь!
Что мне нравится в Ирке, так это ее оптимизм и неиссякаемая энергия. Это нас сближает.
– Не выбрасывай кашу, – предупредила я. – Этим можно мыться, а тряпочку использовать как мочалку. Не хочешь сама – отдай мне, постираю Томку, будет благоухать яблоком.
– Забирай, – согласилась она и задумалась: – Слушай, а давай прямо сейчас заберем Монтика из больницы?
– Нам же его не отдадут, – напомнила я. – Мы не можем сказать, кто он, у нас нет его документов. А без паспорта его не выпишут, больничный не дадут…
– И не надо! Зачем мне его больничный, я не отдел кадров! Мы выведем его погулять, посадим в машину и увезем. Им там все равно, подумаешь, нарушение больничного режима! Одним пациентом больше, одним меньше… А мне мужик достанется – молодой и красивый.
– А ухаживать за ним будешь? Кормить, поить, выгуливать? Убирать за ним? Думаешь, это так просто – мужика завести?
– Я умею, – сердито сказала Ирка. – У меня два мужа было. И еще хомячок. Мужья, правда, сбежали… Но хомяк жил долго и счастливо и сдох только от старости!
Спорить с Иркой – себе дороже будет. Сошлись на том, что быстренько умыкнем из больницы Монтика, а потом она меня подбросит на рынок за продуктами.
Капитан Сидоров мирно похрапывал на узкой кушетке в душной каморке сестры-хозяйки. Ему было уютно и тепло под грудой больничных одеял, взятых без счета со стеллажа. Разбуженный стуком в дверь, Сидоров вытряхнулся из одеял, прошлепал к двери и весьма неприязненно спросил:
– Кто?
– Свои, – так же недружелюбно ответил незнакомый капитану мужской голос. Привычно уловив в нем начальственные нотки, Сидоров открыл дверь.
Из коридора в комнату шагнул коренастый черноусый мужчина с пронзительным взглядом. Загорелое лицо показалось капитану знакомым. В кино он его видел, что ли? Или просто похож на какого-то итальянского актера?
Гость красной книжицей сделал перед лицом Сидорова полуверонику и плотно закрыл за собой дверь.
– Полковник Лапокосов. С запросом в Интерпол вы обращались?
– Так точно, – вытянулся Сидоров. – И в Интерпол. И в Интернет…
– Читайте! – резко перебил его полковник и протянул скрученный в трубочку лист жесткой белой бумаги.
Сидоров развернул рулон, отыскал верхнюю кромку. Снизу тонкая белая бумага снова скрутилась, читать было неудобно. Капитан взялся руками за концы бумажной ленты, растянул ее по вертикали – теперь верхний край оказался слишком высоко. Сидоров вытянул шею, от мысли подпрыгнуть отказался: все равно текста не видать.
– Виноват, – негромко проговорил он, коротко взглянув на полковника. Расставил руки параллельно полу, как рыбак, показывающий размеры пойманной им рыбы, и начал читать.
Полковник смотрел на подчиненного, старательно скрывая раздражение.
– Ох! – Капитан от неожиданности выпустил края бумажной ленты, и моментально скрутившийся рулон упал к его ногам. – Виноват… Тут написано, что Монте Уокер умер! Как умер?
– Мучительно, – язвительно ответил Лапокосов. – Четырнадцать пулевых отверстий – это, должно быть, болезненно…
Капитан молча хлопнул глазами, полковник пояснил: