— Я думал, ты вернёшься позже, дорогуша! — отозвался граф с той же вкрадчивой, отработанной нежностью в голосе, какую Донна уже слышала у него.
Он вышел из спальни и толкнул дверь, которая едва не захлопнулась, но Донна успела незаметно для него скользнуть следом, чтобы слышать их разговор.
— Им недостаточно слова дочери мюнхенского банкира, — услышала Донна женский голос. — Так что, боюсь, придётся тебе самому появиться в зале заседаний и ещё раз щегольнуть родословной.
— Уверен, дорогая, ты сможешь справиться с этим народом. — Граф добавил что-то по-итальянски, на что его жена ответила по-английски:
— Свиноводы, птицеводы да гангстеры…
— Это была твоя идея — вернуться сюда, — мягко сказал он.
— Мне хотелось вновь обрести корни, Дадо. Невозможно ведь убегать всё время.
— И твои братья не могут вечно выручать нас.
— Но эти люди, которых они нашли, — ты просто не представляешь! Может, моим братьям не тех порекомендовали? Кроме Лоренцо, который…
— Лоренцо?
— Сальваторе Лоренцо, который…
— Только не это… Бывший шеф полиции?
— Правда? Не знала, но он, по крайней мере, джентльмен…
— Ты не говорила мне, что Лоренцо участвует в этом…. этом… консорциуме…
— Я давала тебе список имён, но тебе, наверно, было недосуг заглянуть в него, слишком был занят покровительством театру — или балету, уж не помню. Последней у тебя была балерина, не так ли?
Донна вышла на лестничную площадку, откуда они с графом могли видеть друг друга; граф ничем не выдал, что заметил её.
— Я надену подходящий пиджак, дорогая, и отправлюсь с тобой, — сказал он жене и, быстро поднявшись наверх, увлёк Донну в спальню.
— Прости, моя красавица, — сказал он. — Я должен покинуть тебя, а ты оденься и будь готова уйти сразу после меня. — Он снял с её плеч свой пиджак и облачился в него. — Через несколько минут пошлю за тобой секретаря, он заберёт тебя и посадит в надёжное такси. Или вот что, чёрный ход — так, наверно, будет ещё лучше.
Он кивком показал на дверь в углу и, вынув из бумажника изрядную пачку лир, сунул ей в руку.
— Это что такое? — с трудом выдавила Донна.
— На дорогу обратно… откуда там ты приехала.
Донна потеряла дар речи. Ещё минуту после того, как замерли его удаляющиеся шаги, она стояла, не в состоянии двинуться с места, и, сдерживая слёзы, стискивала в кулаке деньги. Потом, как была, голая, поднялась на верхнюю площадку лестницы и остановилась спиной к огромному зеркалу, разглядывая женщину внизу, которая ждала мужа в гостиной. Профиль вкрадчивый, как у кошки, светлые волосы забраны кверху замысловатой причёской, одежда кремовых и цвета слоновой кости оттенков: La Contessa. Вот, значит, что имело успех! Всё обесцвеченное.
Граф вновь появился, в его руке был портфель.
— Очень деловой вид, Дадо, — сказала жена. — Непременно произведёшь впечатление на свиноводов, которые ждут внизу. Кстати, брат говорит, что в отношении двоих из них ведётся следствие, которое возбудили эти бесстрашные «Чистые руки»[18] в Милане. Нас это должно беспокоить? Они по меньшей мере подозреваются в даче взяток за получение господрядов.
— Карло де Бенедетти, владельца двух крупнейших газет, тоже обвиняли во взятках, но это не помешало продаже «Репубблики» и «Эспрессо». Если продолжат возбуждать иск против каждого итальянца, виновного в мелком взяточничестве, чем они занимаются уже почти два года, суды не разгребут всех дел до второго пришествия.
— Полагаю, ты рассчитываешь на своего друга Карло Сегвиту…
— Он мне не друг! — оборвал её граф. — Желательно, чтобы твои братья обращались к любому другому лондонскому банкиру, только не к нему.
— Продолжаешь настаивать, но в таком случае, дорогой, почему ты пригласил Сегвиту пожить в этих апартаментах на прошлой неделе? Почему ты…
— Я его не приглашал. Он попросил. Даже потребовал. Он приезжал по нашим делам, не забывай. И потом… он не тот человек, которого мне нравится оскорблять.
— По делам? Охота на волков или кабанов или ещё какая причуда? Не хочешь рассказать об этом Сегвите что-нибудь, о чем ты умалчиваешь, Дадо?
— Не о чем рассказывать, — отмахнулся граф.
— Несмотря на его костюмы с Сэвил-роу, он производит впечатление ряженого мафиозо. Я тоже хочу, чтобы мои братья выбрали другого…
— Отложим обсуждение этих деталей на другое время, дорогая.
— Я уже несколько месяцев пытаюсь обсудить с тобой эти, как ты выражаешься, детали.
Сверкнувший в этот момент блик света от зеркала позади Донны должен был привлечь внимание графини, и Донна не ошиблась. Графиня наконец посмотрела наверх. Донна ждала, когда немолодая дама заметит её. Она увидела, как гладкое лицо графини напряглось и на нём появилось выражение крайней усталости; тогда она выдавила из себя улыбку, решительно подняла руку и разжала пальцы.
Яркие, как конфетти, банкноты графа полетели, кружась, вниз. Граф следил за ними, с напряжением поднимая голову, будто шея требовала смазки, морщины на его лице стали отчётливее, словно в них собралась пыль.
— Ты собираешься оставить свою юную посетительницу так, в голом виде? — бросила его жена. — Или вы договаривались иначе?
Граф тяжело опустил голову на плечо жены. Он выглядел неожиданно постаревшим, как древняя хрупкая фарфоровая статуэтка, которой нужна подпорка.
— Иначе, — ответил он, взял жену под руку, и они пошли через холл к дверям.
Донна почувствовала, что грудь её стиснуло как тисками. Было больно дышать. Она повернулась и увидела себя в зеркало — посмешище; будто прежняя толстая девчонка, последняя, кого зовут в команду, последняя, кого приглашают танцевать. Забрав одежду из спальни, она прокралась вниз по мраморной лестнице в гостиную за своими центурионскими сандалиями, которые оставили такую брешь в её первом чеке.
Статуэтка стояла там, где граф оставил её, — на столе рядом с бутылкой вина. Может, приближалась гроза и оттого в голове у неё рос горячий пульсирующий грохот — вызов, исходящий от этой маленькой, цвета земли, женщины с её длинными узкими ступнями и таинственно улыбающимся ртом. Опустившись на корточки, чтобы внимательнее рассмотреть статуэтку, Донна заметила, как тяжёлые ягодицы фигурки отражаются в бутылке (ещё наполовину полной, самой последней бутылке из виноградников его бабушки), и, бросив сандалии, приложила ладонь к зелёному стеклу, закрыв это напоминание о своём двойном унижении наверху.
Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, она тихонько толкнула бутылку. Та покачалась, вперёд-назад, вперёд-назад, и медленно, медленно, медленно упала на пол; по старинному кафелю разлетелись осколки, потекло красное вино.
Этого было мало. Недостаточно битого стекла и красного пятна (постоянного пятна, заподозрила Донна с проницательностью девушки, отец которой заработал немало денег, выкладывая плиткой полы на террасах), она позволила гневу охватить её — в кипящее масло их, никакой тюрьмы, спалить и разграбить ублюдков, атомную бомбу на них сбросить. Она взяла маленькую статуэтку в руки — пальцы чувствовали непрочность старой, хрупкой глины (Как там отец всегда говорит? «Детка, у тебя настоящее чутьё на хорошие вещи!»), — легко отломила ей ступни, потом нажала на красно-коричневые мускулистые ноги, которые тоже не оказали особого сопротивления. Чтобы разбить пустое туловище, было достаточно разок ударить им о стол — хотя голова, что поразительно, осталась невредимой, правда ненадолго. Замахнувшись, как при теннисной подаче, Донна изо всей силы швырнула её о дальнюю стену, где загадочная улыбка статуэтки в один миг превратилась в облачко пыли.
Бесценная — так он сказал. Бесценный сосуд. Теперь этот сосуд ничего не стоит. Завоевательница, она босиком зашагала к двери, не чувствуя боли в подошвах, пока не заметила, что за ней тянутся кровавые следы. Крохотный осколок красной глины, который она вытащила из подошвы, оставил глубокий порез; наверняка будет шрам. Но Донна небрежно отбросила в сторону этот последний осколок истории.
18
«Mani pulite» («Чистые руки») — группа, состоявшая из прокурора Милана Антонио ди Пьетро и троих следователей миланской прокуратуры, которая в 1992–1994 гг. возглавила масштабную антикоррупционную операцию, приведшую к аресту нескольких тысяч политиков и крупнейших бизнесменов, роспуску ряда политических партий и падению итальянской послевоенной Первой республики.