-- Значит, засыпало его, -- тоже вверх, в потолок, сказал Мезенцев, словно пытался сквозь плиты разглядеть мечущуюся над грешной землей грешную душу Пеклушина. -- Сам себя он... Сам себя...
-- Як это? -- не понял Шкворец.
-- Гранатой... Скорее всего, Ф-1. Это он ее кинул. Из-за комбайна, в меня... Точнее, туда, где меня уже не было... А свод коржило. Оттуда ж, видно, крепи много выняли...
-- Когда коржит -- это жуть как страшно! -- поерзал на стуле Шкворец. -- Я ж до милиции пару месяцев у забои робыл. А свод хлипкий був. Усе время коржило. Хрустит и хрустит, як кости у покойничков, шо по забою прызраками гуляють. Запросто со страху можна инхваркт получить. У чистом виде... -- и неожиданно улыбнулся. -- А ты теперь точно як шахтер выглядишь.
-- Почему? -- удивился Мезенцев.
-- А брови з ресницами напару -- черные. Як накрасили.
-- И что теперь?
-- Та ничого особого! Энтот уголь з ресниц, знаешь, шо лучче всего вымывает? -- и заторопился, не посмотрев даже, задал ли вопрос Мезенцев. -Кожа на плече. Как будешь мыться -- потри глаз о плечо. Лучче всякого мыла прочистит...
-- А что телохранитель? -- совсем о другом подумал Мезенцев.
-- Не-е, не сбег, -- удовлетворенно пробасил Шкворец. -- Ждал нас як миленький. Теперь и не знаю, пришьют ему убывство того, у коричневой куртке, или спишут на самооборону?.. И потом за ношение оружия безо всякого разрешения его уполне можна сажать у тюрьму...
-- Матери пока не говори, -- попросил Мезенцев.
-- Оно и понятно! Я к вам на поселок сьогодни подъеду, скажу, шо ты у командировку уехав. Ага?
-- Хорошо, -- согласился Мезенцев.
-- А я вообшшэ-то не один, -- как-то загадочно произнес Шкворец.
-- В смысле?
-- С дивчынкой я тут одной. Ты ее тово... ну, знаешь... Сдаваться она пришла... к тебе, -- еле выговорил и обернулся к двери.
-- Конышева? -- рывком привстал Мезенцев.
-- Да лежи ты! Не рыпайся! А то дохтур нагоняй даст.
-- Позови ее, -- попросил Мезенцев.
-- Зараз. Токо это, Володя, -- снова оглянулся Шкворец, -- не говори Хребтовскому, шо она ко мне первому пришла. Ладно?
-- Хорошо, -- кивнул мутной головой Мезенцев и ему стало жалко такого большого, такого внешне сильного Шкворца.
-- Тогда я побиг! Выздоравлювай!
Прогрохотали его слоновьи шаги, словно где-то совсем рядом отработала норму машина, забивающая сваи. Разрывом гранаты хлопнула дверь. Несколько секунд пожила тишина, и тут же на смену ей робко и жалостно пропела та же дверь.
Мезенцев резко повернул голову, и она закружилась. А может, и не оттого, что резко повернул, а оттого, что снова увидел ее.
Конышева, как вошла, так и стояла у двери в белом, длинном для нее халатике и смотрела на Мезенцева так, словно это она заставила его лезть в шахту и попасть под завал.
-- Прох... ходи, -- не сразу подчинились губы Мезенцеву. -Присаживайся.
Она подчинилась. Сдвинула коленки, собрала на них полы халатика и все-таки выдавила:
-- Здравствуйте... Я пришла... сдаваться...
-- Сама? -- вспомнил Мезенцев ее разноглазую напарницу.
-- Сама, -- еще тише произнесла она и вдруг резко, вспышкой, вспомнила первые секунды ее встречи с Ольгой в растревоженной новостью об убийстве спальной комнате. "Новенькую убили?" -- так или примерно так спросила тогда эта странная девчонка, но только теперь Ирина поняла, что не могла незнакомка и тем более незнакомка из другого отряда знать такую подробность, если даже в ее отряде, где все и произошло, толком ничего не знали. Так вот где Ольга оставила "ключик"! А она так долго его не видела и боялась любого проходящего мимо нее человека в колонии.
Только в эту минуту Ирина поверила в признание Ольги. Но почему-то от этого ей стало еще жальче свою погибшую подругу.
-- А где вторая бежавшая? -- не зная этих ее мыслей, раздраженно спросил Мезенцев.
-- Олю уб... били, -- не сдержала Ирина слезу, которая рывком, словно по щеке провели лезвием, скатилась к подбородку.
-- Кто?! -- подбросила новость Мезенцева. Подбросила до плотной, густой мути в голове и резкой, напомнившей о ногах боли под колодками гипса.
-- Он же, -- сморгнула она следующую слезу и с трудом, нехотя все-таки назвала фамилию: -- Пеклушин.
-- Но как же?..
-- Она пошла его за меня просить. Чтоб... чтоб помог пересмотреть дело и чтоб я назад... в колонию не шла... А он...
Мезенцев сжал ее холодную ладонь своими зарисованными йодом ладонями м вдруг остро почувствовал, что никакой он не герой, никакой не супермен, каким он ощущал сам себя в той страшной погоне под землей. Сидящая рядом с ним девчонка казалась сильнее его во сто крат, потому что перенесла гораздо больше его и все еще сохранила веру в хорошее, веру в добро. У него же ее почти не осталось, и теперь через ладони какими-то невидимыми потоками эта вера текла и текла в его сердце, и он все-таки сказал:
-- Я помогу тебе освободиться.
Ирина удивленно посмотрела на его неподвижные, очугуневшие ноги, на его бледное, изодранное острыми лезвиями сланцев лицо и отказалась:
-- Не нужно... Не получится... Я с мамой поговорила, успокоила ее... Так и быть: срок досижу... Нет, не нужно помогать, спасибо... И это... за деньги, что жене Шкворца отдали, спасибо... Только не нужно было. Я бы сама. Просто сейчас у меня таких денег нет. Я в колонии, на швейке, заработала бы и ей отослала. А теперь, -- она полезла свободной рукой под халатик явно за пятидесятитысячной бумажкой, и он остановил ее.
-- Пусть у тебя будут... Потом, после колонии, отдашь... А сейчас... -- и вдруг осекся, вспомнив холодное землистое лицо Хребтовского. -- Сейчас... вот что: в мое отделение милиции не сдавайся. Это опасно...
-- Почему? -- удивленно вскинула она брови. Ей почему-то казалось, что все опасности уже позади.
-- Я потом объясню, -- не стал он ничего говорить о Хребтовском. -Запомни телефон, -- дважды назвал он номер и, поймав испуганный кивок, продолжил: -- Это мой школьный друг. Он служит в кадрах УВД города. Попроси его от моего имени, чтобы он доставил тебя в колонию и чтобы... чтобы этот факт сразу не попал в сводки. Чтоб Хребтовский этого не знал.
-- А кто это?
Вот тебе на: своего следователя Конышева и не знала по фамилии! А, может, оно и к лучшему. Чем меньше помнишь плохого, тем больше места в голове остается для хорошего.
У нее были такие красивые от испуга глаза, что он бы хотел пугать ее всю жизнь. Но лучше этого было не делать. Возможно, радостными ее глаза оказались бы еще красивее. Просто он еще никогда не видел их радостными.
-- Потом объясню. Иди, -- сжал он ее нагретую ладонь и еле сдержал себя, чтобы не поцеловать эти тонкие, эти хрупкие, эти неземные пальчики. -- Он может сюда прийти. Тебе нужно остерегаться его.
Ирина встала, нехотя освободив свою ладонь от его тисков. Ей хотелось не просто плакать, а рыдать, и не просто рыдать, а на груди у этого жалкого, светловолосого, собственно, из-за нее и пострадавшего парня, и она с трудом нашла в себе силы не сделать этого.
-- Прощайте, -- тихо произнесла она от двери.
-- До свидания, -- ответил он.
Она прикрыла за собой дверь, но прикрыла неплотно, и Мезенцеву стало чуть легче на душе. Он вдруг понял, что они еще увидятся.