Да. И в этой жизни есть он. Пока что только заключенный.
Но неисповедимы пути судеб наших, и да пребудет искупление с теми, кто раскается...
Наступало утро понедельника десятого октября девяносто четвертого года. Райнхолд внезапно вспомнил, что ровно три дня назад ему должно было исполниться двадцать восемь лет. Три дня назад он, оказывается, стал на целый год старше, чем раньше, а вспомнил об этом только сейчас. Да и стоил ли этот день того, чтобы вообще его вспоминать, спросил он себя. Ответа не было.
Сверлящее мозг гудение наконец смолкло, сменившись шумом многих просыпающихся людей. Заскрипели койки, потекла вода в кранах, кто-то выматерился грязно, кто-то с грохотом уронил что-то жестяное на бетонный пол...
День в тюрьме начался.
Эпизод первый
schwarz
1
I wanna fuck you like a foreign film And there's no subtitles to get you through this
And I'm a country you don't ever ever ever ever ever
Wanna visit again
Marilyn Manson "I Want to Kill You Like They Do In the Movies"
[под черной обложкой]
«Вообще, если бы когда я был десятилетним мальчишкой, мне такое сказали, я бы, скорее всего, покрутил пальцем у виска. Ну, по крайней мере, ни за что бы не поверил, что в двадцать восемь лет я окажусь на другом континенте. И буду сидеть за решеткой. Слишком уж это похоже на американские приключенческие киношки. В детстве я с удовольствием такие смотрел. Про гангстеров. Про ограбления банков. Про всяких там мафиози.
Потом пересказывал друзьям.
Но самому стать участником какой-нибудь такой бандитской заварушки. Вообще немыслимо. Однако судьба прихотлива. Никто не знает, куда она тебя в итоге заведет.
Эта наша колония носит гордое имя какого-то американского ветерана тюремной службы. А может быть, святого. Кто их здесь разберет. Здесь стараются не произносить ее названия вслух. Такое неписаное правило. Что-то вроде суеверия. Не буди лихо. Говорят: большая хата. Или – наш долбаный колледж.
Последнее время я замечаю, что это место отнимает у меня воспоминания. Нет. Вообще отнимает у меня меня самого. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.
Хотя я и не знаю, как сходят с ума. Просто все это, которое происходит, становится такой единственной реальностью. Ну как будто раньше меня вообще не существовало. Очень страшно.
Папа говорил когда-то. Если страшно, надо думать о том, что не страшно. Тогда страх уйдет. Поэтому я буду писать. О прошлом. Которое у меня все-таки есть. Единственное, что у меня здесь есть. Пока еще.
Главное, вспоминать подробности. Звуки. Запахи. Фразы. Ну все подряд. И ни слова о настоящем, постараюсь. Может быть, тогда удастся поверить. Что жизнь здесь, это просто такой сон. А потом я проснусь.
И все будет по-прежнему.
Меня зовут Райнхолд Тальбах. Я родился в Германии. Шестого октября шестьдесят шестого года. Здесь меня называют Джерман. По-английски это значит «немец».
Получается так глупо. Как какая-то тюремная анкета. Я же хотел написать другое. О чем только? Наверное, о детстве. Пускай будет о детстве. Я его провел в прирейнском городишке. В Боппарде. Боппард – очень маленький городок. Его трудно найти даже на самых подробных картах Пфальца, нашей федеральной земли. Гордые столичные жители иногда называют его «деревенькой». Этак
пренебрежительно. Но я был вполне доволен своей жизнью в такой деревеньке. Да и не знал никакой другой.
Летом. Летом мы наперегонки гоняли на великах по обочинам пригородных шоссе. Мимо кукурузных полей. И таких белых одноэтажных домиков. С красными черепичными крышами. Там было много-много таких опрятных домиков. Ну совсем как игрушечные фигурки из конструктора.
Свист пахнущего солнцем ветра. Запах подогретой им земли.
По утрам. Когда я шел в школу, с полей поднимался туман. Он был густой-густой, и белый, как молоко. В нем – тени темно-зеленых травинок. Почти черных.
Крупная роса на каждом листочке. Как слезинки. Или драгоценные камушки. Потому что они переливались в солнечном свете. Всеми цветами радуги. Потом свет делался все жарче. Горячее. Пока не растворял в себе окончательно последние клочки мглы. Белесой и призрачной.
Мне всегда нравилось на это смотреть. Что-то такое таинственное. Непередаваемо волшебное.
Лет в девять по дороге в школу я сочинил себе сказку про этот туман. После того, как на уроке религии нам рассказали про изгнание Адама и Евы из рая. А мне сразу же стало их очень жалко. Ну вот их наказали за грех. А он потом сделался смыслом существования всех людей. Получается, что все хорошее в мире началось с наказания за грех. Детство. Любовь родителей. Любовь к родителям. Но наказание-то обрекало их страдать. И их потомков. А откуда тогда берется то, что люди называют счастьем? И как вообще наказание может сделать человека счастливым?
И вот моя сказка была о том, что Бог после изгнания сжалился над первыми людьми. Он собрал звезды с неба Эдемского сада. И спрятал их у каждого человека в душе. И укрыл густым холодным туманом. Эти звезды из Эдемского сада и есть счастье. И однажды появляется яркий солнечный свет. Туман тает, и человек делается счастливым. Как Адам и Ева были счастливы когда-то в раю.
Я любил вспоминать эту историю. Когда мне бывало трудно. Ну или когда я не мог разобраться в своих страхах и ощущениях. А поделится было не с кем. Это ведь так часто случается в молодости. Каждый раз я повторял себе, что надо только подождать, пока появится Жаркий Солнечный Свет. И тогда все станет хорошо.
Только вот каким будет этот свет. Ведь все, что согревает, может и обжечь. Или вовсе сжечь. Вот в аду, там же тоже огонь. Наверное, он тоже может кого-то обогреть. Да. Дети иногда до крайности забавно переиначивают для себя библейские истории. Сейчас я думаю, что им еще просто незнаком цинизм взрослых. Он появляется, когда живую душу хорошенько протащат по серому асфальту жизни. Пооставляв на ней царапин и синяков.
Иногда мне искренне жаль, что я не мог бы на всю жизнь остаться ребенком.
Ладно, я ведь не об этом хотел написать. Что толку ото всех этих рассуждений. Так вот, о детстве.
До семьдесят восьмого года я жил беззаботно. Я тогда и не думал, что этот год окажется для меня таким роковым. В двенадцать лет я оказался в большом и страшном для меня городе. Под названием Нью-Йорк.
Почему это случилось, я напишу как-нибудь потом. Не хочу сегодня об этом вспоминать.
Нью-Йорк. Огромный дымный Город. Со скоростными магистралями и несущимися вдаль поездами. И с пронизывающими небо иглами небоскребов. Непредставимыми. Почти что нереальными. Странный. Он был пугающий и одновременно с тем жутко притягательный, особенно для меня тогда. Когда мне еще не за что было его ненавидеть.
Ну, на Манхэттен я привык смотреть издалека. Первый раз я увидел его из иллюминатора. Когда самолеты садятся в аэропорту имени Джона Кеннеди, на центр Нью-Йорка открывается совершенно обалденный вид. Мне было тогда и жутко, и любопытно. Этот город был совсем таким, каким я помнил его на картинках из маминых журналов. И все-таки не совсем. Эта панорама возносящихся над океаном небоскребов, от нее захватывало дух. Она вызывала ужас и восхищение одновременно. И тогда я вдруг понял. Что я в самом деле пересек океан.
Чтобы навсегда остаться жить в совсем другой стране. Говорить на чужом языке.
А такая жизнь должна быть совсем не похожа на детство. Скучное и однообразное. Родной Боппард показался мне вдруг таким убогим.
По сравнению с этими гигантами.
Ну, как все дети, я ждал только счастья впереди. Новая жизнь обещала стать страшно интересной. Совсем не такой, как раньше. Очень скоро я понял, насколько такая жизнь отличается от того, какая она бывает на страницах журналов. И на экранах телевизоров.
Однако все это было потом. А вот Центральный и Нижний Манхэттен так и остался для меня навсегда таким вот непредставимым и далеким. Бывая там, я ощущал себя таким чуждым этому миру. Это был совсем новый мир. Вроде как из сказки про великанов. Которые хранят какие-нибудь там заколдованные сокровища.