НАТАША. Ты чего, Витя? Я же с тобой…
ВИКТОР. Да… Со мной. (Смотрит на Сергея). А ты с кем? С ней? С этой тварью пресмыкающейся, а? С червем с этим, а? Тогда тоже на колени вставай.
СЕРГЕЙ. Витек, кончай.
ВИКТОР. Вставай, я сказал.
СЕРГЕЙ. Витек…
ВИКТОР (кричит). Быстро!!!
Я за своим пришел. Свое забрать. Я не виноват, что ваш Ромочка мажется. Не я его на иглу садил. И не я ханку придумал. Так общество очищается. Все слабые вымрут, а мы останемся. Будет мир, покой и братство всеобщее. А то, что я банчу — это время такое. Каждый живет так, как может. У меня, между прочим, мать тоже училкой была. А потом умерла. От диабета. Гангрена на ногах началась. Говорили, в Москву ехать лечиться надо. А деньги-то где взять, а? Вот и умерла. И отец учителем был, трудовиком. Запил сейчас где-то. Сдох, может, тоже уже. А я с бабкой живу. С четырнадцати лет. Квартира трёхкомнатная почти пустая. Вот мне один дяденька, бывший цыган, и говорит: «Может возьмешь немного попробовать толкнуть. Я твой адрес раздам. Будут к тебе приходить. Сваришь им, всадишь, посидят немного и уйдут. При деньгах, говорит, зато всегда будешь». Я подумал, подумал и согласился. Дурак. И вот теперь идут они ко мне каждый день, как к Господу Богу. Ползут. Эти твари, эти насекомые. Несут из домов все, все, что деньги стоит. У кого мамки на птичнике работают, несут яйца. У кого на колбасной фабрике — фарш и колбасу. Те с предприятий прут, а эти — у них. Экспроприация экспроприаторов называется. Другие шапки несут зимние, кольца обручальные, магнитофоны. И я беру. Некоторые не берут, берут только деньги. А я беру. И сам за них сдаю. Жалко потому что. А те, кому нечего нести, а воровать боятся, расписки пишут. А с этими расписками — к мамочкам. И мамочки платят, потому что дети у них единственные и любимые, какими бы они ни были. А те знают об этом и пользуются. И пишут, и пишут. Ясно, а? Ясно?
Ладно, харе, вставайте. В церкви так стоять будете. Ну, подъем, подъем.
Рому вашего ждать будем.
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Рому? Зачем? Он уехал ведь.
ВИКТОР. Никуда он не уехал. Натали…
НАТАША. Сегодня его видела. С Кишкой кассеты сдавали.
ВИКТОР. Вот. А вы врете, Людмила Ивановна. Учительница ведь вроде. Чему детей- то научите? А?… Анальгин у вас есть? (Массирует рукой затылок, морщится).
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Что?
ВИКТОР. Таблетки. От головы, от мигрени, от боли. Есть?
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Парацетомол только. На кухне.
ВИКТОР. Пойдемте.
Идут на кухню. Сергей и Наташа садятся на диван. О чем-то тихо говорят.
Петр Петрович сидит спиной к телевизору, отрешенно смотрит перед собой.
На кухне Виктор опускается на табурет.
ВИКТОР. Замучил вас сыночек-то ваш, а?
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Это… Чего?
ВИКТОР. Достал, говорю, Ромочка-то уже поди? Сил нет, жизнь кошмаром стала, а?
Так или нет?
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Так…
ВИКТОР. Очень плохо?
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Плохо…
ВИКТОР. Так убейте его. Все равно ведь загнется скоро. И себя, и его спасете.
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Его…
ВИКТОР. Или давайте — я. Придет ко мне за дозой, а я ему особую приготовлю. Так уж и быть, избавлю вас от этого чудовища.
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Его лечить надо. Он больной. Болезнь это.
ВИКТОР. А он бы вас убил. За сто рублей вот эти, в халате которые. Кумарить начало бы и убил. Это они только с виду такие безобидные. На колени встают, как путевые, плачут, раскаиваются. А в мыслях одно только: где бы денег на день достать. Одним днем живут. Так что? Сколько заплатите, а?
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Анальгина нет. Парацетамол только. (Протягивает ему таблетки).
ВИКТОР. Жалко?.. А зря, проще нового родить. Этот все равно уже обречен.
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. Мы лечиться поедем.
ВИКТОР. Дело хозяйское. (Глотает две таблетки).
ЛЮДМИЛА ИВАНОВНА. А вас ведь Виктор Тарась зовут, правда?
ВИКТОР. И что?