И мигом исчез с глаз. Тут же проявился он в этой деревеньке, на солдатской родине, и - ну на неё порчу наводить! И пожар на неё наслал, бесовское отродье, и мор, и голод, и чуму, так, что полдеревни от неё - и того не осталось. Потом вернулся к солдату как ни в чём ни бывало:
- Поехали, служивый! Такси свободен.
Уселся солдат на него верхом, за рога схватился покрепче, и понеслись они выше облаков! Звёзды на чёрном небе высыпали, месяц засиял! У солдата прямо дух захватило... Долго летел чёрт, а как стали уже светлеть небеса, приземлился на окраине деревеньки-развалюхи.
Слез солдат, смотрит и не узнает деревню родную. Ни одной избы целой, всё покосилось да сгнило; поля вытоптаны, бурьяном поросли, народу не видать...
- Не скучай тут, служивый! – говорит чёрт. – Как захочется тебе пожить сытно да богато, кликни меня! Я мигом буду. Договор оформим, всё как полагается. Заживёшь в своё удовольствие!
Сказал, и исчез. А солдат пошагал прямиком к родному дому, и видит, что дом-то весь покосился, вот-вот рухнет. Зашёл на подворье – никого, пусто; в доме шаром покати, грязь, рухлядь да сор... Пошёл к соседям: «Померла, - говорят, - твоя матушка. Давно уж померла». Заплакал солдат, да слезами горю не поможешь. «Дай, - думает он, - на девку Алёнку взгляну, что ждать меня обещалась». Отправился к ней. Глядь, а навстречу ему какая-то старуха выходит, горбатая да страшная, нос крючком. «Я, - говорит, - Алёнка и есть. Старик мой помер, детушки разъехались, бросили меня. Да и мне уж немного осталось. А ты кто таков?»
Ничего не сказал солдат, повернулся и пошёл домой. Снял там свою форму парадную, повесил её на гвоздь, а сам натянул крестьянскую одёжку, грязную да пыльную. И принялся за работу.
Три года работал он не покладая рук. Избу собрал по брёвнышку, крышей покрыл; только порадовался - а она возьми да и сгори. Поле выполол, да вспахал, да посеял рож, да снова выполол; ждёт урожай, радуется. А урожай от дождей-то сгнил на корню... Это что же за напасть! Хоть плачь, хоть чёрта зови – разрази его гром и молния!
Совсем отчаялся солдат, хоть в петлю с такой жизнью! Закручинился, затосковал... Взглянул однажды на свою форму парадную, что ещё висела в его избушке на гвозде, и вспомнилась тут ему та самая барынька... И захотелось ему попроведать её, да проверить, как она своё обещание выполняет, как служивых принимает, чем поит-угощает.
Сказано – сделано. Утёр он слёзы горькие, вычистил свою форму да сапоги, саблю песочком отдраил, сам в баньке отпарился, оделся по форме, усы кверху закрутил, встал по стойке смирно и самому себе честь отдал! Ай, да бравый молодец! И ать-два, ать-два – зашагал вон из дому. А как вышел за околицу, обернулся солдат и сказал стихами: «Прощай, деревня ты родная! Вернусь ли я когда, не знаю». Всплакнул, и был таков.
Долго ли, коротко ли, дошагал он до той самой губернии, и свернул в то самое поместье, где барынька жила. Зашёл он в широкие ворота каменные, усы подкрутил, и ать-два! ать-два! подходит к высокому крыльцу с широкой лестницей. Тут к нему главный камардинер спускается: «Кто таков? Что надо?» «Доложи, - говорит, - хозяйке-барыне, мол, солдат на постой просится»
Не успел главный камардинер подняться в покои, а тут и барынька спешит по лестнице, торопится встретить служивого. «Мы рады, солдатик! Располагайтесь у нас свободно... Эй, растопить баньку! да одеть солдата во всё чисто»
Тут-то вгляделась она через стёклышки свои и узнала солдата... Ой, что тут было! Охнула она, слёзы у ней покатились из глаз ясных, да на грудь солдату и упала. «Милый, - говорит, - а ведь я тебя ждала!» И повела его за собой в покои, да усадила в кресла бархатные, и сама напротив села.
Солдат дивится, но ничего: сел, кивер на пол поставил, сидит по стойке смирно. «Ах, солдат! То, что ты меня, вдову молодую, обесчестил – это-то ладно... Про то никому неведомо. Да и я хоть, в кои-то веки, ощутила силушку молодецкую. Но что я тебе покажу! – говорит, и зовёт громко: – Поди сюда, мальчик мой!» И вбегает к ним мальчонка, славный такой, шустрый да белокурый; если приглядеться - вылитый солдат, только без усов. «Вот сынок твой! – говорит барыня. – Зовут Ванечка».
Солдат так и онемел: сидит, глазами хлопает, не знает, что и делать. Обняла барыня мальчонку, поцеловала и отпустила с миром. «Эх, солдатушка, - вздыхает барыня. – Знаешь ли, каково это – вдове незамужней родить? Ведь как родила я Ванечку, так ни разу с тех пор в столицах-то не была! Так здесь, в деревне и сижу... Молодость и красоту свою гублю среди гусей да дворни. И никто в столичном свете о сынке моём не знает. Как мне там появиться??» «Чем прикажете вам помочь, сударыня барыня?» - робко говорит солдат, всю вину свою, наконец, осознавши. «Вот если б я была замужняя!.. Ах, как хорошо было бы!..» «Так чего же проще, сударыня? – говорит солдат. – Давайте я с вами запишусь... Законным супругом» «Ах, что ты! Как я могу, за простого солдата... Любить-то я тебя и так буду, - улыбается она ему с намёком. – Но вот замуж... Ах, в мужья мне не солдат, а генерал бы нужен!»
Понял тогда солдат, что полез со свиным рылом в калачный ряд, догадался, что не в свои сани стал усаживаться. Встал он с кресел, поклонился барыне и говорит: «Желаю вам и сыночку вашему премного здравствовать. А меня прошу отпустить за ненадобностью» - повернулся на каблуках, и – ать-два, ать-два – пошагал вон из комнат.
«Постой! - подхватилась барыня. – Вот в шкапе у меня висит мундир покойного мужа моего, генерал-аншефа. Ну-ка, примерь-ка его!» «Зачем это?» «Примерь, чай, не убудет от тебя?» Надел солдат мундир: сукно тонкое, эполеты золотые, аксельбанты так и сияют. Натянул рейтузы белоснежные. Сидит на нём мундир, как влитой. Генерал, да и только! Ещё бы вместо усов солдатских – бакенбарды генеральские. «Ах, ты Боже мой! - говорит барыня. – Чисто муж мой покойный!.. Давай теперь тебе фамилию генеральскую придумаем... А потом и под венец! Хочешь ли, милый?» - льнёт к нему барыня.
А чего же солдату не хотеть? Когда жизнь богатая сама в руки идёт. «Был, - говорит, - у нас на войне командир, генерал Голенищев. Хорошая фамилия для енерала!» «А я знавала одного старого генерала, фамилией Скобелев - вспомнила барыня. – Он ещё за мной ухлёстывал, старый дурень, но уж помер давно. Так пусть ты будешь генерал в отставке Голенищев-Скобелев! Только усы сбрей, милый» «Слушаюсь!» - отвечал солдат.
Тут же, как побрили его, созвала барыня всю дворню и вывела на крыльцо солдата в генеральском мундире, которого без усов никто и не узнал. «Вот, - говорит, - мой гость и жених генерал Голенищев-Скобелев. И его слово, - говорит, - для вас, мерзавцы – закон!» Тут весь народ – ему в пояс. «Поварам готовить обед праздничный! А всем остальным, канальи, тишину блюсти. Генерал отдыхать будет. Смотрите у меня!» И повела гостя в покои.
Тут весь народ стал на цыпочках ходить да шёпотом говорить, так что, как пошли из барских покоев стоны да крики любовные, все сразу услышали и обрадовались. Значит, к венчанью дело... Дай-то Бог!
Так простой солдат – крестьянский сын, стал генералом. Не настоящим, конечно, но тоже ничего – подходящим. С имением управлялся на диво: порол всю дворню, порол крестьян, а порою, и саму барыню, ежели не угодит! Ну, её-то не прилюдно, да и то, если в сердцах. Барыня терпела, а потом, после порки только любила солдата жарче.
Потом по столицам стали они разъезжать, в свете вращаться. Барыня обучила его всяким манерам да словам французским. И ничего! Никто в нём простого солдата не заподозрил. В общем, настоящим стал вельможею.
А уж сынок его, Ванечка, как подрос да пошёл в службу, стал истинный русский генерал Голенищев-Скобелев и отличился во многих делах и баталиях.
Так вот обманул солдат хвостатого. Хоть чёрт ему и помогал, а душу свою он ему не продал!