Выбрать главу

Панин Дмитрий

Солженицын и действительность

Димитрий Панин

Солженицын и действительность

Париж, 1975.

КНИГИ ТОГО ЖЕ АВТОРА:

На русском языке:

Записки Сологдина, Франкфурт/М. 1973.

Вселенная глазами современного человека /в печати/

На французском языке:

Memoires de Sologdine, Flammarion, Paris,1975.

Le Monde oscillatoire, Regain, Monte-Carlo,1974. /Эту книгу можно заказать только у автора:

D.Panine, 5 allee du Bosquet, 92310 Sevres, France 40 FF и почтовые расходы по пересылке/

Quel chemin choisir /Готовится к печати/

На немецком языке:

Revolution in der UdSSR?, Schweizerisches Ost-Institut, Bern, 1974.

ВСТУПЛЕНИЕ

В 1973 году к моменту выхода по-русски моих "Записок Сологдина"* Солженицын находился ещё в вотчине "вождей"** СССР, и я счёл своим долгом во вступлении к этому изданию написать следующее: "С Александром Солженицыным мы находились в дружеских отношениях с 1947 по 1952 годы. По выходе из заключения виделись редко и расходились во взглядах". Солженицын был в стане врага, я в свободном мире. Поэтому двадцать страниц в моей книге, посвящённых Солженицыну, я заполнил только лучшим, что в те годы о нём можно было сказать. На странице 516 того же издания я специально подчеркнул ещё раз: "Наша четырёхлетняя жизнь под общим кровом, в теснейшем общении, окончилась. Дороги наши разошлись, по выходе на волю мы встречались редко и нерегулярно: я обиделся за искажение образа Сологдина, и чёрная кошка пробегала между нами."

* Франкфурт-на-Майне. 1973.

Я послужил прототипом для Сологдина в романе "В круге первом" Солженицына, поэтому решил от имени моего литературного двойника обратиться в моих "Записках" к читателю.

** Так Солженицын называет руководителей советского режима в "Письме вождям".

Действительность была несколько иной. Мои встречи и разговоры с Солженицыным после нашей реабилитации проходили на уровне сурового братства сталинских лагерей. Для меня он оставался бывшим заключённым. Я отдавал должное его литературному таланту, но с жёсткой прямолинейностью указывал на его ошибки. Правда, я всегда щадил его самолюбие и делал это только с глазу на глаз. По мере роста своей славы он становился всё нетерпимее к критике, но это не мешало мне продолжать ту же линию поведения. Я не всегда был прав: например, советовал ему печатать свои произведения на Западе под псевдонимом, как это сделал никому в ту пору неизвестный Андрей Синявский. Я не предугадал отзвук и влияние лагерной тематики, которая благодаря Солженицыну прорвалась в советскую литературу.

Критические замечания Солженицына к моим работам я принял с благодарностью.

По приезде в 1972 году на Запад я всеми силами защищал Солженицына, так как помнил, что он за железным занавесом и не может пока говорить в полную силу. Во время многочисленных лекций, встреч, бесед, в интервью, я отстаивал его позицию борца, всячески выделял его хорошие качества. Когда солдат воюет, о его недостатках говорить не принято.

Теперь он в полной безопасности, в зените славы, окружён почётом и уважением; он сам защитит свои убеждения.

Сразу после приезда Солженицына в 1974 году на Запад я написал ему несколько писем и ответил на его письма, так как считал себя обязанным его предупредить. Но мой долг также защитить истину и людей от опасности вредных ошибочных предложений, доктрин, теорий, от кого бы они ни исходили.

Солженицын остаётся для меня одним из больших современных писателей. Я чту его десятилетнее единоборство с режимом и считаю "Архипелаг ГУЛАГ" подлинным свидетель-ством о преступлениях Ленина и его последователей, грозным предупреждением Западу. "Нобелевская лекция по литературе 1970 года" вызывает восхищение. Солженицын в ней рассматривает знакомую ему сферу литературы и искусства и преисполнен скромности и сочувствия к людям, когда касается остальных вопросов, в которых не считает себя экспертом. В этом был залог успеха лекции и её влияние на людей различных слоёв общества.

Публицистика Солженицына, которую я подвергаю критике в этой книге, занимает ничтожный объём в его творчестве и не умаляет значения этого большого писателя.

Глава 1. "ПИСЬМО ВОЖДЯМ СОВЕТСКОГО СОЮЗА"*

1. "Хрущёвское чудо"

"Мои предложения были выдвинуты, разумеется, с весьма малой надеждой, однако же не нулевой. Основание для надежды подаёт, хотя бы "хрущёвское чудо" 1955-1956 годов - непредсказанное невероятное чудо роспуска миллионов заключённых, соединённое с оборванными начатками человеческого законодательства... Этот порыв деятельности Хрущёва перехлестнул необходимые ему политические шаги, был несомненным сердечным движением... " /6/.

Солженицын, видимо, недопонимает причин событий, на которые ссылается. В действительности, с 1952 по 1955 годы, по лагерям прокатилась волна восстаний. Во многих местах** шли настоящие сражения, власти пустили в ход танки. Режим не мог больше заставить работать 15 миллионов заключённых, около каждого лагеря следовало держать дивизию солдат; даже Сталин не мог себе позволить такую роскошь. Именно поэтому население Архипелага сократилось к 1957 году примерно в 10 раз. С 1917 по 1957 годы в государстве "рабочих и крестьян" жилищное строительство велось только для класса партийных бюрократов и высшей прослойки угнетателей. Появление на воле 13 миллионов вчерашних заключённых потребовало решить вопрос об их пенсиях и расселении.

* ИМКА - пресс, Париж, 1974. Страницы указаны после цитат в скобках.

** Экибастуз, Норильск, Джезказган, Чибию, Оркутан, и другие.

Одновременно в своей борьбе за власть Хрущёв был вынужден пойти на частичное разоблачение Сталина. Каждый шаг Хрущёва зависел от разных обстоятельств; в первую очередь, от грозного давления миллионов после смерти Сталина на "вождей". В личной борьбе за власть Хрущёв обязан был считаться с требованиями класса партийных бюрократов. Таким образом, весь агитационный шум о либерализме Хрущёва построен на обмане.

"Несомненное сердечное движение" Хрущёва вылилось в яростные гонения на религию. Именно в его правление было закрыто более 10 000 церквей и почти все монастыри. Церковь была взорвана изнутри введением "двадцаток": двадцать светских представителей назначались отныне государством для управления приходом.

"Сердечный" Хрущёв повелел вырезать всех коров, принадлежащих населению в пригородах. В колхозах и совхозах он резко сократил индивидуальные пастбища, а тем самым заготовки сена на зиму и вынудил колхозников тоже резать скот, который теперь нечем было кормить. По велению сердца он катастрофически сократил приусадебные участки колхозников и замучил их бессмысленными посадками кукурузы. Правда, народ не остался в долгу и окрестил его "кукурузником".

Преступления Хрущёва перед народом на этом не остановились. Он наложил огромную контрибуцию на колхозы, обязав их оплатить стоимость сельскохозяйственных машин в машинно-тракторных станциях. Авантюрой было призвать к освоению целинных земель в Казахстане, вместо того, чтобы прежде всего использовать пустующую под боком землю. Хрущёв прекратил выплату по займам и, уничтожив саму надежду на погашение облигаций, ограбил население на астрономическую сумму. Это он провёл тяжёлую для населения денежную реформу, вызвавшую резкое повышение цен на предметы первой необходимости. Начавшееся народное возмущение в Новочеркасске, Темир-Тау, Караганде, Якутске и других городах было потоплено в крови.

Закон Хрущёва о "тунеядцах" позволил устроить расправу над неугодными режиму людьми свободных профессий - писателями, поэтами, художниками, не принятыми в официальные ассоциации: их выселяли из городов в особые лагеря.

По указу Хрущёва государство отобрало множество домов у частных застройщиков, требуя у них задним числом квитанции на использованные строительные материалы.

Народные деньги щедро пошли на содержание 108 совнархозов, удвоенное число областных комитетов партии и политотделов. Миллиарды выбрасывались на организацию международных авантюр на Кубе, в Индонезии, в Китае. . .