Скарлетт Йоханссон заставила уважать свои вкусы: она любит есть много и бессистемно, не заботясь о диете. «Вот вы сыграли в „Острове“, а самой хотелось бы иметь клона?» — «Естественно. Он бы вам сейчас давал интервью, а я бы спокойно пошла в ближайший ресторан и ухомячила две порции жареной картошки, и чтобы никто из вашей братии не мешал». Она внушила почтение к своему вызывающе-низкому, альтовому голосу: «Да, я так разговариваю. И что? Это же мой естественный голос, а не подделка». Что естественно, то не безобразно. «Больше всего я ненавижу неискренность во всех её проявлениях. И распознаю её запросто: я актриса, у меня это профессиональное». «Что вы будете делать, когда состаритесь?» — «Пластическую операцию». — «Сколько вам нужно дублей, чтобы сыграть идеально?» — «Я много репетирую и часто справляюсь с одного». «Был ли для вас травмой развод родителей?» — «Нет, мне нравится ездить из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Если им так лучше, я не против». Родители действительно живут по разным краям Америки — на тихоокеанском и атлантическом побережьях, — доказывая несовместимость нордического темперамента и манхэттенской деловой хватки; но вот в Йоханссон как-то сочетается.
На самом деле всё просто. И с неоконсерваторами тоже. Они страшно боятся жизни, стремятся всё сделать понятным, ибо не переносят непонятного, и выходят из себя только тогда, когда ощущают всю меру своей некомпетентности перед лицом жизни-как-она-есть. У них мания — держать всё под контролем; и Йоханссон никогда не теряет самообладания на съёмочной площалке. Из себя она вышла единственный раз, когда снималась в лучшей покамест своей картине — в камерных «Трудностях перевода» Софии Копполы. Она отлично делает всё, что ей говорят, но когда не говорят — перестаёт что-либо понимать. Она бродила по номеру, красила ногти, мыла волосы, ела, смотрела телевизор, камера всё это фиксировала. Наконец Йоханссон взорвалась: «Какого чёрта я должна делать?! Кто-нибудь вообще объяснит мне, что мы снимаем?». Коппола спокойно объяснила: мы как раз и снимаем про женщину, которая не знает, что делать. В результате они сняли действительно отличное кино. Самое ценное в нём — растерянность.
Йоханссон работает так много именно потому, что ни в чём не уверена. Она не позволяет себе расслабиться ни на мгновение — тёмный хаос скандинавской души, одержимой поисками смысла, засосёт её мгновенно. Она трахается много и с увлечением, делая всё, чтобы не случилось настоящей любви. Потому что настоящая любовь — когда хорошо и в постели, и потрепаться, и пресловутый стимул для развития отношений образуется сам собой, — немедленно выбьет её из колеи и сделает зависимой от всего и вся. А этого она вынести не может. Неоконсерватор тоже всё время что-то делает — в Ираке воюет, Иран инспектирует, с терроризмом борется… Потому что внутри у него хаос, безумие, и все его рациональные конструкции бессильны перед действительностью. Вот почему в Америке так любят фильмы ужасов и фильмы-катастрофы: подсознание нации рвётся наружу, а в нём — кипящая магма и ничего твёрдого. Только простые правила. Вот почему американский мальчик, которому девочка не отвечает взаимностью, берёт пистолет и идёт мочить сверстников. Он не понимает, как ещё можно реагировать на ситуацию, не имеющую разрешения.
Но мир именно из таких ситуаций и состоит. Скарлетт Йоханссон сыграла такую историю в «Хорошей женщине» — замечательном фильме замечательного Майка Баркера по вовсе уж чудесной пьесе Уайльда «Веер леди Уиндермир». Это не комедия, скорее драма, и довольно мрачная, как весь поздний Уайльд. Там она играет молодую жену, которой изменяет молодой муж, — и с кем же? С женщиной старше и некрасивее! Более того, муж её любит. А помогает ей выбраться из всей этой путаницы женщина явно дурная, по всем критериям неправильная, — то есть мир трещит по швам, и эту растерянность перед лицом реальности Йоханссон играет так органично, что больше ни на кого в фильме не обращаешь внимания. Это её бессонные ночи и круги под глазами, её метания от надежды к отчаянию, её инфантилизм, за обломки которого она держится обеими ручонками. Это её попытка быть циничной, испорченной, откровенной, — тогда как хочется ей только одного: мама, спрячь меня от этих ужасных людей с их ужасными правилами. Хочу, чтобы всё опять было понятно.