Не позвенеть ли сталью о сталь? Не попугать ли красотку? - мелькнуло у киммерийца в голове. Но тут он вспомнил о хитрой ухмылке Сагара, о его угрозах и обещании исправить ошибку с петушком. Пожалуй, решил Конан, в эту ночь Рябая Рожа мог выкинуть любой сюрприз, так что лучше не предаваться мечтам о Лелии, а готовиться к драке. Он проверил свои ножи, свой крюк с веревкой и свой клинок, мысленно прикидывая размеры вознаграждения - в том случае, если удастся уложить всю сагаровую банду. Сумма получалась немалой, что привело Конана в приятное расположение духа.
Ночь, однако, тянулась с бесконечной томительностью. Он выпил все вино, потом вышел во двор поразмяться и начал шагать вдоль загородки птичника - сотня локтей на восток, затем столько же на запад. Все было тихо и спокойно; луна серебряным щитом висела над темными копьями кипарисов, петухи и куры спали, небесная сфера, знаменуя середину ночи, прошла половину оборота. Конан собирался уже возвратиться на свой пост у клетки, но тут на террасе, рядом с женскими покоями, раздался шорох; затем свечи в серебряном шандале разом погасли, словно их задуло порывом свежего ветерка.
Но воздух, теплый и тихий, был неподвижен, как вода в глубоком колодце. Конан, мучимый подозрениями, прислушался, затем обнажил клинок и, ступая с осторожностью пантеры, учуявшей добычу, стал красться к террасе. Вполне возможно, размышлял он, что сагаровы прихвостни проникли в дом, по-тихому придушили слуг, а с ними заодно и женщин; такие душегубы пойдут на все, лишь бы добраться до петушиного хвоста! Зарежут Лелию и двух остальных красоток, подожгут хоромы Хирталамоса и, когда начнется паника, забросают курятник факелами… В конце концов, сам он не отказался бы от такого плана, если б не сумел придумать чего-то получше; значит, и Сагар мог пойти на крайние меры.
Призрачным клочком мрака Конан взметнулся по ступеням, ожидая вот-вот услышать грозное шипенье огня. Взор его пронизывал тьму, клинок лежал на плече, пальцы сжимали рукоять, могучие мышцы напряглись, готовые нанести или отразить удар. Но дом пребывал в покое; только в дальнем конце террасы смутно маячила чья-то фигурка, слишком маленькая и хрупкая, чтоб представлять опасность. Конан ринулся к ней, вздымая меч, но тут нежные ладошки коснулись его нагой груди, а над ухом прозвучал негромкий смех.
– Твоя убивать бедный девушка? - спросила кхитаянка То-Ню, лаская плечи киммерийца. - Зачем убивать? Девушка, она совсем для другого. Девушка - любить, не убивать!
Конан воткнул клинок в ближайшее ложе и поднял То-Ню на руки. Кхитаянка оказалась легче макового лепестка, но он чувствовал кожей и губами, что все положенное было при ней. И ничуть не хуже, чем у белокурой гандарландки, хоть и не такое пышное да зрелое!
Он поцеловал ее и сказал:
– Ты шустрая малышка. А где твоя подруга? Тоже шустрая, со светлыми волосами?
– Она быть вчера, - хихикнув, объяснила кхитаянка. - Вчера быть светлый волос, сегодня - темный.
– А завтра? - спросил Конан.
– Завтра - рыжий.
Конан снова поцеловал ее, размышляя о том, что жены старого Хирталамоса, видно, привыкли делить все поровну. Вот и его поделили! Но он ничего не имел против. Светлый волос, темный волос, рыжий волос… Ну и прекрасно! Разнообразие украшает жизнь!
То-Ню постаралась его в этом убедить - со всей страстью и жаром истосковавшейся по ласке женщины. Прошла середина ночи, небесная сфера повернулась еще на четверть оборота, но ничто не нарушило покоя и тишины; лишь сладкие стоны звучали во тьме да звуки поцелуев. Не слышались воровские шаги, не гремела сталь, не свистели дротики и ножи, не трещали ветви, не царапал о стену железный крюк; петухи тоже безмолвствовали - до поры до времени.
Когда они заорали, То-Ню взвизгнула от неожиданности, а Конан вскочил, будто подброшенный пружиной. С проклятьем он промчался через сад, с мечом в одной руке и ножом в другой, преодолел калитку и ворота, прыгнул внутрь курятника и склонился над клеткой. Вся она была усеяна перьями и залита кровью, а у головы его, уже изгрызенной острыми зубами, приник к земле гибкий зверек с коричневатой шкуркой. Глаза его сверкали, пасть была полуоткрыта и, судя по всему, он не собирался уступать добычу без боя.
Одним стремительным ударом Конан проткнул хорька и огляделся. Куры в панике прыгали среди корзинок-гнезд, петухи вопили, хлопая крыльями - не то рвались в битву, не то призывая на помощь. Убитый зорь, очевидно, пожаловал сюда не один, а с целой компанией; и Конан, сообразив, что дело плохо, бросил меч, схватил факел и принялся осматривать птичник. Его тяжелый длинный клинок был почти бесполезен против увертливых зверьков, но метательные ножи разили без промаха; рассвет еще не наступил, а на земле уже валялось с полдесятка маленьких кровопийц. Остальные, скорей всего, сбежали, ибо птичий гвалт смолк, и петухи, один за другим, принялись опускаться на свои насесты.
Конан вытащил мертвых хищников за изгородь и швырнул их рядом с трупами людей Сагара. Пестрая пошла жизнь, промелькнуло у него в голове: вчера - шакалы, сегодня - хорьки… вчера - светлый волос, сегодня - темный… Он пнул хорьков ногой, соображая, сколько спросить с Хирталамоса за голову. С одной стороны, по своим скромным размерам хорьки на десять золотых не тянули; с другой, в птичнике эти зверюшки были куда опаснее людей.
Так и не решив этой проблемы, киммериец вернулся к клетке, очистил ее от перьев и крови, достал тело погибшего доблестной смертью бойца, а на его место посадил нового, первого попавшегося. Быть может, этот как раз и был Фиглей Великолепным - во всяком случае, Конану он показался ничем не хуже офирского сокровища ценою в тысячу золотых.
Потом киммериец задумчиво оглядел петуха с перегрызенной глоткой. Этот вряд ли являлся Фиглатпаласаром, так как самому великому бойцу петушиного племени полагалось бы совладать с хорьком; пусть не прикончить его, но оборониться.
– Ну, а коли не оборонился, пожалуй на вертел, - пробормотал Конан, протыкая петуха обгоревшим дротиком.
Он высек огонь, растопил печь и, ощипывая птицу, принялся размышлять о грядущем дне - вернее, о грядущей ночи. Хорьки, шакалы, две женщины, два петуха… Что будет на третье? Этот вопрос пока оставался туманным, если не считать намеков То-Ню относительно рыжеволосой Валлы. На сей счет Конан мог быть спокоен; но какую каверзу приготовит ему Сагар? Возможно, не стоит дразнить рябого… Пусть думает, что стая хорьков расправилась со всеми курами и петухами Хирталамоса… Пусть сейчас торжествует победу, получает с Пирия Флама обещанную мзду, а там посмотрим!… Поглядим, что случится в рахават!
Конану однако представлялось, что выход сей не для него; он не привык к уступкам, а хитростям предпочитал добрый удар клинка. Сегодня, как и прошлой ночью, он вышел победителем; он поспел вовремя, он отразил атаку, он выиграл и не собирался скрывать своего торжества. Тем более, что нападение оказалось подлым! Да, подлым! И Сагар вместе с Пирием Фламом еще поплатятся за это!
Задумавшись о планах мести, он едва не спалил свое жаркое. Тушка подгорела с одного бока, а с другого выглядела сыроватой, но такие мелочи Конана не смущали; вцепившись крепкими зубами в птичью грудку, он вырвал кусок, быстро и жадно прожевал, откусил снова. Вскоре от петуха осталась лишь горстка костей да две голенастые, дочиста обглоданные ноги. Мясо у него было таким же сочным и нежным, как у вчерашнего.
Конан распростерся на крыше, у самого потолочного люка, упираясь в его закраину подбородком. Внизу, в длинном сарае, сложенном из кедровых бревен, мирно дремали куры и петухи; меж петушиными насестами и гнездами кур стояли пара топчанов да печка, за которой, в полутьме, у задней стены, виднелось несколько клеток. Вся эта обстановка почти не отличалась от курятника достойного Хирталамоса, в котором Конан просидел две прошлые ночи. Разница была лишь в том, что на топчанах тут расположились трое - все в темных плащах, с откинутыми на спину капюшонами. Хотя сверху Конан видел лишь шеи да макушки сторожей, узнать их не составляло труда. Басистый голос выдавал Сагара, отсутствие ушей - Безухого, а черная повязка, закрывавшая выбитый глаз, - Кривого. Что касается Рваной Ноздри, то он недавно покинул Шадизар; хоть тело его пока что оставалось здесь, в ряду прочих тел у загородки хирталамосова курятника, но дух уже странствовал по Серым Равнинам.