Часа в три раздался шум в коридоре, возбужденные голоса, и в комнату втолкнули молодого и приличного одетого человека с толстой книгой в руках. Он был очень возбужден и восклицал с явным немецким акцентом:
- На каком основании меня задержали? Что за безобразие! Требую немедленного освобождения!
Сопровождавшие его агенты сообщили, что взяли его у трамвайной остановки в Охотном ряду за агитацию среди толпы.
Дело было вот в чем: пользуясь воскресным днем и хорошей погодой, он решил отправиться в гости к знакомым, которым давно уже обещали привезти показать имевшуюся у него Библию с известными иллюстрациями Густава Дорэ. Отправился и стал ждать трамвая у многолюдной остановки в Охотном ряду, а так как нужный ему номер трамвая долго не приходил, то он сел на тротуарную тумбу и стал перелистывать Библию, рассматривая рисунки. Вскоре вокруг него столпилась группа любопытствующих, ему стали задавать вопросы, он стал показывать разные рисунки и объяснять их. Не успел он и оглянуться, как к нему подошли два "великодушных городовых" в штатском, и, несмотря на его уверения, что он только "просто себя прогуливает" - отвезли его сюда на Лубянку. Дежурный отобрал у него {239} книгу, бегло просмотрел и небрежно бросил на пол за своим столом.
- Почему вы мне ее не возвращаете? - возмутился молодой человек.
- А потому, что она - вещественное доказательство.
- Доказательство чего?
- Того, что вы вели религиозную пропаганду среди воскресной толпы...
Потом дежурный позвонил по телефону и сказал кому-то:
- Петя, тут есть подходящий субъект по твоей специальности, дело идет о религиозной агитации. Я сейчас его к тебе пришлю.
И молодого человека, совершенно ошарашенного, увели, а какой-то нижний чин понес за ним и "вещественное доказательство". Сколько лет тюрьмы, ссылки или лагеря получил этот неосторожный молодой человек, который так неудачно "пошел себя прогуливать" в воскресенье? И при какой другой юрисдикции, кроме самой свободной в мире "сталинской конституции", возможно что-либо подобное?
Пока все это происходило, в соседней комнате все время раздавались голоса. Вскоре дверь распахнулась и в дежурную комнату вошла целая толпа, человек тридцать молодых людей, кто в форме, кто в штатском, все с портфелями в руках. Возглавлял эту группу пожилой высокий и плотный человек, лет пятидесяти, начисто бритый, "Некто в желтом" - с головы до ног в желтой коже: желтые краги, желтые кожаные брюки, желтая кожаная куртка военного образца и на ней какой-то знак отличия. Остановившись, "Некто в желтом" сказал:
- Ну, на сегодня довольно. Надеюсь, что вы достаточно усвоили книжку товарища Заковского. В следующий раз - в воскресение продолжим занятия.
Я догадался: молодые люди были следователями, {240} "ежовский набор", которых насвистывал теткин сын старшего поколения. С этим желтым человеком я через месяц встретился при весьма необычных и очень памятных для меня обстоятельствах, имел с ним краткую, но поучительную беседу. Тогда же я узнал, что это был начальник секретно-политического отдела областного московского НКВД товарищ Реденс. Но об этом - речь впереди.
Часов в шесть вечера за мной пришел нижний чин и повел меня с шестого этажа дежурной комнаты в подвал, в "распределитель". Повторение пройденного: личный обыск, отобрание столь опасных вещей, как чемоданчик, кашне, часы, спарывание с брюк столь опасных орудий, как металлические пуговицы, анкета. Смешной разговор при заполнении анкеты дежурным: он меня спросил:
- Фамилия?
- Ивaнов.
- Ивaнов? ''
- Ивaнов.
- Почему Ивaнов? Иванoв!
- Степан - Степaнов, Демьян - Демьянов, Иван - Ивaнов; почему же Иванoв?
Аргумент этот настолько поразил дежурного своею неожиданностью, что он не стал спорить, мой филологический довод, по-видимому, его убедил. По крайней мере, поздно вечером, выкликая меня для посадки в "Черный ворон", он провозгласил: - Ивaнов!
Из анкетной комнаты меня втолкнули (буквально) в распределитель, густо населенную комнату ожидания в том же подвале. Время шло к вечеру. Распределитель все больше и больше наполнялся вновь прибывающими арестованными - мужчинами и женщинами. Одна из них, молоденькая, в легком платьице, с завистью сказала мне:
- Какой вы счастливый: и шуба и вещи... А меня взяли со службы, вот как есть...
{241} Брали и со службы и с улицы, и из дома, и без обыска, и с обыском. Перепуганные лица, вытаращенные от ужаса глаза... Картина незабываемая.
Надо вспомнить, когда все это происходило: это был 1937 год, когда во главе НКВД стал либо явно ненормальный, либо явный провокатор Ежов, когда по всему лицу земли русской аресты шли не тысячами и не десятками тысяч, а сотнями тысяч и миллионами, когда все тюрьмы, центральные и провинциальные, были набиты до отказа, когда спешно строились (знаю это про Челябинск, про Свердловск) новые и новые бараки для новых табунов арестованных. Худшего и подлейшего "вредительства" нельзя себе представить, а участь совершенно ни в чем неповинных миллионов людей нельзя оправдать никакими государственными соображениями. Явному дегенерату Ежову не за страх, а за совесть деятельно помогал явный мерзавец Заковский, прославившийся в 1937 году совершенно фантастической брошюрой о шпионаже, а в 1938 году сам арестованный (и расстрелянный), как шпион...
Интересно, вскроет ли когда-нибудь история подоплеку тех невероятных гнусностей, которые совершались за эти два года (1937-1938), или виновникам удастся замести следы и свалить вину на стрелочников?
Так или иначе, но я попал в волну массовых сентябрьских арестов - и прекрасно сознавал, что теперь это уже "всерьез и надолго". Так и случилось: просидел в тюрьме 21 месяц.
Поздним вечером - набитый до отказа "Черный ворон" забрал партию арестованных и повез нас в Бутырскую тюрьму. Здравствуй, старый знакомый 1933-го года, бутырский "вокзал"! И одиночная камера ожидания! И личный обыск по старинному ритуалу: "разденьтесь догола! встаньте! повернитесь! нагнитесь!" и так далее, с одним лишь усовершенствованием (всюду прогресс!): "раздвиньте руками задний проход!" Потом баня, потом перекличка - и {242} группу человек в двадцать повели нас разными ходами и переходами на оседлое местожительство в камеру No 45, во втором этаже над банями (через год камеры были переномерованы). Я пробыл в ней полгода.
Если четырьмя годами ранее камера No 65 показалась мне перенаселенной, когда в ней было семьдесят два человека на двадцать четыре места, то что же сказать теперь о моем новом жилище, где нас набилось сто сорок человек? Днем мы сидели плечом к плечу; ночью бок о бок впрессовывались под нарами (это теперь называлось: "метро"), и на щитах между нарами (называлось: "самолет"), на нарах. Градация была прежней: новички попадали в "метро", по мере увеличения стажа попадали на "самолет" и с течением времени достигали нар, мало-помалу передвигаясь на них от "параши" к окну. Движение это было столь медленным, что я два месяца спал в "метро" и лишь через полгода достиг вожделенных нар у окна. Об академике Платонове я больше не вспоминал: до него ли было, когда под нарами лежали и нарком Крыленко, и многие замнаркомы, и важный советский генерал, "четырехромбовик" Ингаунис (командующий всей авиацией Дальневосточной армии при Блюхере) и знаменитый конструктор аэропланов "АНТ" - А. Н. Туполев, и многочисленные партийные киты, и ломовые извозчики, и академики, и шоферы, и профессора, и бывший товарищ министра генерал Ожунковский, и члены Коминтерна, и мальчики шестнадцати лет, и старики лет восьмидесяти (присяжный поверенный Чибисов и главный московский раввин), и социалисты разных оттенков, и "каэры" (контрреволюционеры), и мелкие проворовавшиеся советские служащие, и летчики, и студенты, и... да всех и не перечислить! Полная демократическая "уравниловка".
Начни я описывать все свои тюремные встречи, знакомства, впечатления описанию конца краю не было бы: ведь за двадцать один месяц путешествия моего {243} по разным тюремным камерам передо мной прошло никак не менее тысячи человек. Однако кое о ком и кое о чем расскажу. Сперва - о быте тюрьмы, потом - о людях и встречах, а потом уже - и моем "деле".