Дети смотрят на нее восхищенные, она ласкает
Дед. Оставь детей!! Убери руки!..
Вдали слышатся флейты и барабан.
Дети вскакивают.
Андрес. Слышишь, дедушка, флейта!
Дети (вместе). Музыка! Уже началось!
Убегают.
Дед. Все-таки пришла?
Странница. Ты меня не ждал?
Дед. Я надеялся, что ты про нас забудешь.
Странница. Я всегда исполняю свои обещания. Хоть часто и с болью.
Дед. Не верю, я в твою боль. Чувствуя ее, ты не пришла бы в самую прекрасную ночь в году.
Странница. Я не могу выбирать. Я только подчиняюсь.
Дед. Ложь! Почему ты обманула меня в тот день? Ты сказала, что я сам позову тебя. Разве я тебя звал? Она тебя звала? Странница. Еще есть время. Ночь только началась, все может случиться!
Дед. Уходи, умоляю тебя. Достаточно горя принесла ты этому дому.
Странница. Я не могу возвращаться одна.
Дед. Возьми меня, если хочешь. Возьми мое стадо, мой урожай, все, что я имею. Но не опустошай снова этот дом, как тогда, когда ты взяла Анжелику…
Странница (пытаясь вспомнить). Анжелика... Кто она такая, эта Анжелика, о которой вы все говорите?
Дед. И это ты меня спрашиваешь? Ты, которая нас ограбила? Странница. Я?
Дед. Вспомни одну ночь в декабре и омут… четыре года назад. (Показывает ей медальон, сняв его с шеи.) Вот, посмотри на нее. У нее в ушах еще звучали свадебные песни, а на губах еще не стерся вкус первых поцелуев. Что ты сделала с ней?
Странница (разглядывая медальон). Красивая девушка... Она была женой Мартина?
Дед. Только три дня. Ты этого не знаешь? Не притворяйся.
Странница. Притворяться я не умею. Говорю тебе, что я ее не знаю. И никогда не видела! (Возвращает ему медальон.) Дед (смотрит на нее, не в силах поверить).
Не видела?
Странница. Никогда.
Дед. Но тогда... где она? (Хватает ее за плечи, страстно.) Говори!
Странница. Ее искали в реке? И Мартин искал?
Дед. Он — нет. Он заперся в комнате. (Смотрит, вдруг с беспокойством.) А почему ты спросила?
Странница. Не знаю... Тут есть какая-то тайна, которую нужно разгадать.
Дед. Если этого не знаешь ты, кто же тогда знает?
Странница. Тот, кто был к ней ближе всех. Может, сам Мартин.
Дед. Невозможно. С чего он стал бы врать нам...
Странница. В этом весь секрет. (Быстро, тихо.) Тише, дед. Он идет. Оставь меня одну.
Дед. А что ты хочешь...
Странница (повелительно). Знать! Оставь меня.
Дед уходит.
(Подходит к двери в глубине и громко зовет.)
Адела!.. (Быстро прячется.)
По лест нице спускается Мартин.
Входит Адела.
Адела. Ты меня звал?
Мартин. Я — нет.
Адела. Странно. Значит, послышалось.
Мартин. Но я тебя искал. Я хочу тебе что-то сказать. Адела. Наверное, что-то очень важное, если ты меня искал. До сих пор ты все бегал от меня.
Мартин. Я не оратор. И скажу все одним словом. Прощай. Адела. Ты уезжаешь?
Мартин. Завтра с погонщиками. В Кастилию.
Адела. Так далеко? А все остальные об этом знают?
Мартин. Пока нет. Я хотел, чтобы ты узнала об этом первой.
Адела. Тебе виднее. И долго ты там пробудешь?
Мартин. Сколько нужно. Это зависит не от меня.
Адела. Не понимаю. На такое длинное путешествие не решаются так, сразу, скрытно от всех... Будто бегство. Зачем ты едешь в Кастилию?
Мартин. Какая разница. Куплю скот, рассаду винограда. Единственное, что мне нужно, — это уехать. Так лучше для нас обоих.
Адела. Для нас обоих?
Мартин. Мы живем под одной крышей, и я не хочу, чтобы все в деревне пачкали твое имя.
Адела. А что они могут сказать? С первого дня я смотрела на тебя как на брата, и если есть для меня что-нибудь святое, так это память об Анжелике. (Подходит к нему.) Нет, Мартин, тут что-то более серьезное. Посмотри мне в глаза! Есть еще что-то?
Мартин (сухо). Оставь меня!..
Адела. Если дело в них, я выйду и крикну им в лицо, что это ложь!
Мартин (взорвавшись). Что толку, что ты это крикнешь, если этого не могу крикнуть я! Если я бегу от тебя, когда мы одни, не могу говорить, смотреть на тебя, если я хочу защититься от... от того, о чем они узнали раньше, чем я сам! Что толку биться, ворочаться в кровати, твердя: «Нет», когда все существо кричит: «Люблю!»...
Адела. Мартин!..
Мартин (с трудом овладев собой). Я не хотел тебе этого говорить, но это сильней меня. Прости...
Адела. Простить... Как странно это звучит теперь! Это я должна просить прощения, но не знаю, у кого и как. Что со мной? Я должна плакать, но вся кровь поет в моих жилах. Я так боялась услышать от тебя эти слова, а теперь не хочу слышать ничего другого!..
Мартин (обнимает ее). Адела...
Адела (в его объятиях). Ничего другого!..
Мартин целует ее в напряженной тишине.
Пауза .
Мартин. Что теперь с нами будет?..
Адела. Какая теперь разница? Ты сказал, что любишь меня, и даже если это не так, одних слов мне хватило бы на всю жизнь. Теперь я уйду из этого дома.
Мартин. Нет!
Адела. Это необходимо. Ты думаешь, мать согласилась бы? Для нее наша любовь — поругание памяти Анжелики.
Мартин. И ты думаешь, будь Анжелика только памятью, она смогла бы разлучить нас? Мертвые бессильны!
Адела. Она сильна. Она незримо правит здесь, и я первая ей подчиняюсь!
Мартин (решительно). Слушай, Адела... Я больше не могу! Я должен поделиться с кем-нибудь правдой, которая давит меня. Анжелика не была тем светлым образом, который ты себе нарисовала. Все эти воспоминания о ней — блики на воде, ложь.
Адела. Нет, молчи! Как ты можешь говорить так о женщине, которую любил?
Мартин. И очень. Но лучше бы я любил ее меньше. Но ты должна знать! Должна знать, что вся ее жизнь была ложью. Как и ее смерть.
Адела. Что ты хочешь этим сказать?
Мартин. Ты еще не поняла? Анжелика жива. Поэтому она нас и разделяет.
Адела. Это невозможно!.. (Падает на стул. Повторяет автоматически.) Это невозможно!.. (Закрыв ладонями лицо, слушает рассказ Мартина.)
Мартин. Все помнят то время, когда мы были женихом и невестой: верность и нежность, безоблачный взгляд и счастливый смех, который проникал, как запах свежескошенной травы. А потом она отправилась в путешествие за свадебными нарядами. Ей нужно было несколько дней, но она вернулась через месяц. И она вернулась совсем другой: у нее были трусливые глаза и будто речной песок заглушал ее голос. Произнося клятву в церкви, она еле дышала, а когда ей надевали кольцо, руки дрожали... А я... Моя мужская гордость торжествовала. Я даже не заметил в толпе неизвестного, который, пряча пыльные сапоги под плащом, издали наблюдал церемонию. Три дня у нее был жар, и, думая, что я сплю, она плакала, уткнувшись лицом в подушку. А на третью ночь, когда я увидел ее идущей к реке и пошел следом, было уже поздно, она сама отвязала лодку и переправилась на другой берег, где тот человек ждал ее с двумя лошадьми...