Панченко Юлия.
«Возмездие»
***
Шесть утра. В звенящем Пекине рассвет
нарезает на ломтики солнечный мармелад.
Знаю, Мэй, ты сидишь у окна, закутавшись в плед,
устремив в пустоту печалью подернутый взгляд.
Твои руки сжимают пушистую, мягкую ткань,
чай с жасмином, в щербатой чашке, давно остыл.
Раскрывает бутоны малиновая герань,
за окном просыпается шумный весенний мир.
Ты впускаешь бабочек, бьющихся о стекло,
свежий ветер разносит по комнате аромат
белых яблонь, баюкающее тепло
обнимает тебя, увлекая назад в кровать.
Твой уютный мирок лелеем твоим отцом,
доброй матерью. В их любви,
вспоминай обо мне лишь хорошее.
Страшным сном забывая всю боль, что тебе причинил.
Я желаю тебя, как и прежде - до дрожи рук,
до щемящего чувства, ноющего в груди.
Я кричу по ночам. Этот жуткий звук
отлетает от стен, заглохнув на полпути.
Иногда в мою голову забираются голоса,
языками шершавыми лижут мой слабый мозг.
Я сжимаю ладони и закрываю глаза,
вспоминаю тебя,
белых бабочек,
запах роз.
Очень жаль, здесь нет окон. От этого тяжелей.
Берега Юндинхэ не видимы, не слышны.
Я глотаю таблетки.
Таблетки на вкус, как клей.
Я, конечно, не болен. Ведь это они больны.
Моя Мэй, ты была единственной, я не вру.
Не верь тем, кто расскажет тебе о других.
Ты была моей бабочкой.
Лучшей из двадцати двух.
Но тебя не причислить к ним, не равнять на них.
Я втыкал в них иголки, нежно вскрывая плоть.
Эти глупые женщины сгорали в моем огне.
Но ты, Мэй...
ты была совершенно другой.
Ты была моим маяком в непроглядной тьме.
Извини за то, что видела кровь на моих руках.
Твой испуганный взгляд,
вся лживость бульварных газет.
Как посмели они винить меня в этих грехах?
Это свято - рождать прекрасное.
Разве нет?
Как чудесно слова выстраиваются в мозгу,
веки, крыльями бабочки, вздрагивают слегка.
В голове оживают очертания твоих губ,
лето в парке Бэйхай, трепещущая рука.
Дьявол в белом халате под кожу мне вводит яд.
Пальцы мерзнут и стынут,
и мысли мои легки.
Мэй, прощай.