Я открыла глаза – комната незнакомая, убийца сидит рядом со мной на стуле с высокой спинкой. У него усталый вид – наверное, намаялся он со мной. Не привык иметь дело с живыми.
– Ты как?
– Не знаю.
В моем теле поселилась ужасная слабость. Словно из меня в одночасье выкачали всю кровь, и от этого мир вокруг стал скучный и серый. Или тут освещение такое?
– Таблетки подняли тебе давление. – Убийца вздыхает. – Много выпила и понервничала, а сколько тебе, худышке, надо. Я ввел внутривенно магнезию, сейчас станет лучше.
– Вы и это умеете?
– Я много чего умею.
Я в этом и не сомневаюсь. Человек столь странной профессии должен иметь познания в медицине, учитывая, что ему далеко не всегда удобно обращаться к врачам.
– Я не спросила, как вас зовут.
– Мирон меня зовут.
Мирон… Странное имя, разве кто-то так называет детей? Хотя ему лет чуть за сорок, я думаю, и в его времена, наверное, называли. А может, его зовут вовсе не так, это псевдоним. С чего ему называть мне свое настоящее имя. Но раз уж он привел меня в свой дом… а может, дом не его? Может, он просто снимает жилье, чтобы перекантоваться? Не похоже, я же была на кухне, там все оборудовано очень добротно. Правда, сейчас и для сдачи в аренду точно так же приводят в порядок дома, это ничего не значит… вот только ящик яблок на веранде и бочка с дождевой водой кажутся мне подозрительно непричастными к аренде.
– А дом…
– Это мой дом. Просто я здесь не часто живу. Так, бываю иногда, его еще в порядок надо приводить, видела гостиную?
– Ага. Очень милая, как в деревенском доме.
– Вот я и думаю, что мне с этим барахлом делать. – Мирон хмыкнул. – Выбросить жаль, очень характерная комната, будто на пятьдесят лет назад нырнул, а с другой стороны, оставить все как есть тоже нельзя, слишком большой контраст будет с остальным. Но мне спешить некуда.
Убийца замолчал и хмуро посмотрел на меня. Понятно – он уже сто раз пожалел, что не сбросил меня с крыши, когда была такая возможность. Сейчас бы он был при деньгах, и не пришлось бы ему колоть мне препараты и отвечать на вопросы.
– Вот таблетка, положи под язык. Тошнит?
– Нет, уже меньше.
Я покорно кладу таблетку под язык, она совсем крохотная, даже не понять, горькая или нет… Отчего-то все лекарства делают горькими. Может, для того, чтобы люди их не ели вместо конфет.
Ну что ж, могло быть и хуже. Я уж думала, что у меня инфаркт, потому что болело в груди и дышать было невозможно.
– Как сейчас?
– По-моему, лучше. – Мне очень неловко с ним. – Можно мне яблочко?
– Вставай и поешь супа. Яблоки потом. Тебе надо поесть, ты же сегодня ничего не ела.
Откуда он знает? Ах да, вот я бестолочь! Он же следил за мной, а я с самого утра шаталась по городу, чувствуя себя живой, как никогда. И все думала – надо же, ну как назло, мне сегодня умирать, а я хочу купить пару книг и мороженого…
– Дойдешь сама до кухни?
– Может, и дойду.
Я осознаю, что на мне чужой халат и белья нет, это уже совсем никуда не годится. Как могло выйти, что все эти неприятности навалились на меня кучей, в один момент? А что, по очереди было некошерно? Хотя, конечно, мне без разницы.
– Давай руку, помогу подняться. Не сможешь дойти – принесу тебе чашку с супом прямо сюда. – Он придерживает меня под локоть. – Ничего, держись. Все бывает в жизни.
Ага, все. И убийство мое заказывают – то-то офигенный опыт!
– Может, сюда принесу тебе еду? Шатаешься ты.
Нет уж, чтобы есть в постели – мне должен совсем конец наступить, а до этого пока далече, что не может не радовать. Комната уже не кружится, и тошнота отступила, но слабость дает о себе знать, как после длительной болезни, хотя – ну сколько я тут пролежала – полчаса, не больше. До кухни я дойду, потому что есть в постели – жалкое зрелище, а я и без того вряд ли выгляжу нормально.
– Садись, буду тебя кормить. Не помирать же тебе с голоду.
Это очень странно слышать от человека, который еще несколько часов назад собирался сбросить меня с крыши многоэтажки. Я мысленно содрогаюсь, представив себя посреди тротуара в самом неприглядном виде, толпятся зеваки, кто-то из соседей меня бы опознал, полиция бы что-то фотографировала, записывала, потом погрузили бы меня в труповозку. Кто-то вызвал бы мужа и свекровь, и они стали бы лить фальшивые слезы, свекровь даже, возможно, обморок бы изобразила, хотя у этой лошади отродясь ничего никогда не болело, кроме кошелька.