Мы наконец простились, и Раев ушел к себе. Я задержался на балконе, любуясь ночью. Онуфрий молча убирал со стола.
— Онуфрий Авдеевич? — обратился я к нему. — Не будете ли вы добры сводить меня к курганам?
Онуфрий повернул ко мне лицо.
— Сейчас?
— Да. Они ведь близко тут?
— Близко… извольте, коли угодно.
Мы сошли с ним в сад и стали спускаться вправо по дорожке в сторону леса. Через несколько минут мы пересекли аллею, перебрались через канаву с валом и очутились на небольшой полянке. На ней очерчивались озаренные луной три насыпных кургана; средний из них был самым высоким и казался гигантским шлемом, поставленным на землю; над ним, будто отблеск длинного языка огня, чуть краснел ствол громады-сосны. Густо-синяя шапка ее утопала в сизой мути неба. На двух других соседях сошлись целые семьи сосен-богатырей.
Мы обошли курганы кругом и остановились перед обрывистой серединой самого большого. Песок посвечивал, будто золото. Подувал ветер; сосны шумели и гул, словно отдаленный говор множества суровых голосов, расходился по черной глубине бора.
— Стан разбойников!.. — мелькнула во мне мысль.
— Следовало бы покопаться здесь!.. — промолвил я, кивнув на курганы.
Неподвижно стоявший Онуфрий встрепенулся. — Никак нельзя!!. — отозвался он.
— Почему?
— На заклятье они стоят: тринадцать душ человеческих загинуть должно, прежде чем клад в руки дастся!
— А тут, вы думаете, клад есть?
— А как же! Неполно вам давеча Николай Михайлович сказывали: пещера глыбокая под всеми тремя курганами имеется, а в ней бочки и сундуки с золотом и камнями самоцветными навалены и на цепях подвешены. А братья по чередку на сторожу выходят о полночь… видывали их люди. Синие, что утопленники; рубахи на них железные, колпаки тоже и копья в руке!
Не торопясь мы пошли обратно.
Месяц светил прямо на дом, темною массой залегший среди кустов; река внизу и два окна мезонина отливали одним и тем же тусклым, мертвенным светом. Дом спал. А кругом его сквозь сон цикотали кузнечики, кричали внизу коростели; ночная птица бесшумно провеяла совсем низко над нами.
Онуфрий провел меня в угловую комнату, где на широком диване белела приготовленная постель, пожелал мне доброго сна и удалился так же бесшумно, как совка над садом.
Я проснулся в шесть часов утра. Комната была полна свежести и аромата цветов: окна стояли распахнутыми всю ночь. Солнце еще не освещало мою сторону дома, но лучи его уже наполняли весь сад.
Я быстро оделся, умылся и вышел на балкон. Раев в парусиновой куртке сидел за столом и пил молоко. И на нем, и на столе, и на полу балкона было накинуто кружево из живых смеющихся пятен, теней и бликов солнца; лучи его проникали сквозь зелень дикого винограда, стеной отделявшего балкон от сада.
— А?.. воскресли!!. — приветствовал меня Раев. — А я думал заспитесь!
— Нет, я рано встаю!.. — ответил я, здороваясь.
— Кофе, или молочка? Есть и то и другое!
Я предпочел молоко и после основательного, чисто деревенского подкрепления, простился с хозяином.
Он вышел проводить меня на двор. Онуфрий укладывал с Никитой новоприобретенные мною книги.
— Попадете опять в наши края — заезжайте!.. — сказал Раев: — буду рад!
Онуфрий несколько смутил меня. Прощаясь, я хотел сунуть ему в руку бумажку, но он отступил назад и заложил руки за спину.
— Этого не нужно!.. — проговорил он.
Раев молча наблюдал за нами; брови его чуть сдвинулись.
Я спрятал деньги и протянул Онуфрию руку.
— Спасибо за то, что вы возились со мной!.. — сказал я.
Онуфрий поклонился и подержался за мою руку холодными пальцами.
— Не на чем-с, сударь!.. — с достоинством ответил он, помогая мне влезть в телегу. — Благополучного вам пути!..
Глаза Николая Михайловича опять сделались приветливыми. — С Богом! — крикнул он, и Никита дернул вожжами. Сейчас же нас обступил бор; сразу стало теплее, дышалось смолой, воздух не шелохнулся; казалось, далеко кругом нет человеческого жилья и одни сосны да ели обдумывают здесь в тиши важные думы.
VII
Мы держали путь к последнему намеченному мной месту — в имение Сталинских, купленное лет пять тому назад купцом Ватрушкиным.
Трое последних Сталинских чуть не три четверти века подряд были предводителями дворянства, и дом их считался одним из первых в губернии. Но праздники и хлебосольство сильно пошатнули дела их, и после смерти последнего Сталинского дочери-наследницы продали Ватрушкину гнездо предков и переселились в Питер.