— Фартовые, фраера и всякая мелкая шпана вместе с сявка- ми и лидерами! Собрал я вас всех по срочному делу. Иначе крышка будет многим. Легавые возьмут на гоп-стоп многих. из нас. А потому сорвал вам кайф!
— Да не тяни резину, бугор! Ботай, где сорвалось, кто накрылся? — орали из углов фартовые.
— Все вы знаете, что днями помер Тихон. Так вот, не сам он, не своей смертью, угробили фраера! И до того дорылись мусора! Пришли, а на хазе не нашмонали башли, какие ему вполучку дали. А самого, упоив до усрачки, угаром от печи доконали. Теперь всем вам ясно, кого за жопу возьмут. Фартовых! Вы слышите, кенты?! Это — как два пальца обоссать: нас оклепают. Кого же еще? Мусора станут хватать всех, у кого много ходок, больше сроку. Иного не ждите! Так вот, я хочу, чтобы вы сами нашли мокрушника. Как это провернуть — учить мне вас не надо. Пусть он, козел, не думает, что в чужой хазе можно не спросившись хезать. — Тесть оглядел притихших условников и продолжил: — Времени у вас в обрез. А потому пусть всякий усечет — не залупаться! Будет шмон. На него кентам даю добро. Всякого, кто начнет выступать иль, не приведисъ, фискалить начальству вздумает, на разборку барака кидайте. Фискалов и линяющих от шмона — к обиженникам. И петушите хором.
— Ни хрена себе! — послышалось чье-то удивление.
— Трехаю всем! Если фартовые, воспользовавшись шмоном, соблазнятся на чье-то личное, трамбуйте на месте.
— Загнул бугор! — послышались голоса воров.
— Еще раз упреждаю: кто решит слинять, тому хана! Никто не смоется. Мокрушник должен быть найден в три дня. Это мое последнее слово всем вам, кто хочет выйти на волю.
— А если он захочет слинять? Что тогда? — спросил молодой ростовский вор.
— А что бы ты с ним сделал, зная, что убегает твоя свобода? Спросил его одноглазый одесский медвежатник. И добавил: — Здесь у нас один закон: закон — тайга, медведь — хозяин. Словим падлу и на свою разборку… После какой дотумкаем, как от себя легашей отвести, — хрипел фартовый.
— Захлопнитесь, кенты, покуда. Я еще ботаю! — оборвал их Тесть и продолжил: — Всей мелкоте; работягам и шпане: пусть дойдет до калганов, что легавые в таких делах заморозят передачки, письма и свиданки. Не сегодня-завтра это устроят. Оттянут до окончания дела ваши освобождения. А это — месяцы. Потому не только фартовым, но всем по кайфу скорее найти мокрушника. Один он был иль двое, до всего докопаться. Всех на чистую воду вывести, — наблюдал за условниками Тесть.
Все согласно кивали головами, одобрительно поддерживали бугра.
Тесть впился взглядом в сучкоруба, еще недавно пьяного вдрызг. Тот икал, обдавая зловонием мужиков. И кажется, не понимал, при чем здесь он.
Бугор, указав на него пальцем, гаркнул:
— Эта гнида только за сегодня две получки проссал! А на чьи жрал вчера и раньше?
Фартовые вмиг поняли. Скрутили мужика, не дав опомниться.
— В рамса выиграл! Ни у кого не спер! — орал сучкоруб, уже подвешенный за ноги.
— А вот тот, падла, часы Тихона нацепил! — указал Василий на чокеровщика бригады. И добавил: — Я их хотел выменять у Тихона иль за башли взять. Но не ценой калгана бригадира! — громыхал бугор.
Чокеровщик вмиг оказался в тисках рук условников.
Схваченный за горло, за грудки, под микитки, он испугался насмерть.
— Тихон мне подарил их. Сам, — выдавил, обратившись к Тестю. Тот махнул рукой.
Фартовые отпустили горло.
— Ботай, за что, когда, при ком? Но если темнуху начнешь пороть, глаз на жопу натяну, — предупредил свирепо бугор.
Пока компания фартовых купала головой в парашу сучкоруба, который никак не мог вспомнить, с кем резался в рамса, другие фартовые выбивали из чокеровщика признание:
— Он валил ель. Толстую. И угол не рассчитал. Зашибить могла насмерть. Я вовремя топор воткнул. Она и упала, как надо. Не задела Тихона.
— Ты нас за кого принял? За фраеров? Тихон — дурак? Не знал, как валить? Он годы в бригадирах. Чё темнишь, падла? Он таких, как ты, через кентель в своем деле! — влип костистый кулак в подбородок.
Кровь хлынула на рубаху. Из разбитой челюсти торчали выбитые зубы.
— За что замокрил? — трясли фартовые.
— Не убивал я его. Сам дал.
— Кто видел это?
— Его баба. Она рядом была. Но я ее обидел. Теперь не захочет вспомнить, — стонал чокеровщик.
— Знаешь, что бабе на разборку ходу нет! Подолом прикрываешься? — влип кулак в ухо. Чокеровщик не удержался, упал под ноги условникам.
— Эй, Вырви Глаз, полегше с ним! Не вышиби душу из шкуры. Нам мокрушник живым нужен! — крикнули мужики.
— Коль Дашка видела, пусть скажет! А если нет, явно его рук дело! — предложили фартовые.
— Крикнуть бабу, бугор?
Дело принимало необычный для всех поворот.
— Бабу на разборку? Кенты, да это ж что легавого в «малину»!
— Она не легавая! Из ссыльных!
— За блядство!
— Мы про блядство иль про дело? Дашка не заложит. В ее
интересе знать, кто угробил Тихона. Нехай придет, кивнул бугор. И старый сявка резвой прытью загуляв
шего жеребца с гиком помчался по улице, похлопывая сеоя по худым ляжкам, коченеющим на холоде.
Дашка, поужинав, мыла тарелки, когда сявка заколотился в дверь. Баба открыла и, удивленно уставившись на тощего дрожащего мужичонку, спросила"
— Тебе чего?
— Бугор на сход кличет, мамзель. За вами персонально прислали.
— Что надо от меня, бабы?
— Скажут иль спросят. Там узнаешь, — осклабился сявка, открыв гнилую пасть.
Дашка удивленно пожала плечами и ответила не спеша:
— Ладно. Приду. Вали отсюда, — и, вытолкав сявку за дверь, стала собираться.
Черная юбка и серая строгая кофта матери, пахнущие свежестью, облегли тело по-необычному уютно. Дарья причесалась. Накинула на плечи пуховый платок, последний подарок Тихона, влезла в валенки. Пошла к бараку, не замечая холода.
Когда баба открыла дверь, мужики онемело умолкли.
Отмытая, причесанная, без ватных штанов и телогрейки, перед ними стояла женщина…
Даже Тесть не нашелся сразу. Остолбенело смотрел на Дарью. Она иль нет? И не мог понять причину перемены в ней.
— Звали меня? Иль ошибка вышла? — спросила баба спокойно, не улыбаясь, не кокетничая, как раньше.
— Пригласили, — отступили условники, давая дорогу.
Кто-то щипнул за зад. Дарья остановилась. В глазах -
вспышка молнии. Вмиг увидела виновного. Коротко взмахнула кулаком. Всадила в зубы, не глядя. Бросила через плечо презрительное:
— Туда же, кобель вонючий, в мужики лезет, говно!
Барак надорвался хохотом.
— Иди сюда, Дарья! — позвал бугор, и условники вмиг затихли. — Скажи нам, где золотые часы Тихона? — спросил бугор, не желая ничего объяснять бабе.
— Часы? Отдал он их. За неделю до смерти. Чокеровщику нашей бригады.
— Сам отдал иль тот потребовал? — не успокоился Тесть.
— Тихон сам умел потребовать. Иначе не был бы бригадиром. В благодарность отдал, вместе со спасибо.
— Ты это точно помнишь? — спросил Вырви Глаз.
— На работе не пила. Любой скажет. А потому память не теряла. Что еще надо? — повернулась к Тестю.
— Зарплату Тихона не нашла, часом?
— Нет. Видно, он на счет положил. Хотя кто знает…
— Если найдешь, скажи.
— Искать негде. Все углы на виду. В них не спрячешь ничего.
— Ладно, извини, что потревожили. Больше к тебе ничего не имею, — едва оторвал взгляд от Дарьи Тесть.
— Кто же бригадиром у нас теперь будет? Можно мне прс£ то узнать? — спросила баба, краснея.
— Это потом. Теперь дело поважнее имеется, — отвернулся бугор.
— А что, Василий, права Дашка! Нам без бригадира никак нельзя! Кто ж выработку учитывать будет? Да и участки под вырубку надо заранее наметить! — подал голос бульдозерист.
— Кого решите, тот и будет! — отмахнулся Тесть, понимая, что отмытая Дашка увела мужиков от недавней основной заботы — сыскать мокрушника. Глядя на нее, мужики забыли о страхе, злобе. И перешли к обычному житейскому, неинтересному для фартовых. — Завтра в тайге сами обмозгуете. Вам вкалывать. Вот и думайте, — обронил бугор.