Когда ёлку принесли в дом, первым её запах услышал Большой Красный Шар с белой снежинкой на боку.

Он проснулся и закричал:

— Эй, вы, сонные тетери! Бал!

Блестящие фонарики замигали:

— Бал! Бал! Бал!

И принялись начищать бока о старого ватного Деда Мороза. Он был глуховат, но, когда захлопали флажки, открыл глаза.

— Опять Новый год?

— Ах, ну конечно! Бал! Бал! — ответили ему, подпрыгивая, стеклянные кошки.

— В этом году я снова буду королевой ёлки! — заявила Серебряная Фея с пружинками-завитушками на голове.

— Нет уж, позвольте! — стал, как обычно, спорить Картонный Домик.

Он не начищал бока о Деда Мороза, считая это вредным, а лишь пыхтел, отдуваясь от пыли. Ему нужнее всех оказаться под потолком. Того и гляди, помнут.

— Не позволю! Никому не позволю! — грозно прикрикнула Шишка. — Я — Шишка! А шишки у ёлок висят наверху!

— Подумаешь, шишка! — зазвенела Стеклянная Сосулька. — Мои сёстры растут на крышах, которые выше ёлок. Я, может, тоже хочу быть королевой…

— А прошлогодняя трещина?! — воскликнула Снежинка.

— Подумаешь! — Сосулька посмотрелась в сияющий белый шарик. — С одного бока немножко… Если правильно повесить, то и не видно.

— Опомнитесь, на вас и ниток-то нет! — заверещал Разноцветный Попугай на прищепке.

Он был немножко красный, немножко синий, немножко зелёный и очень этим гордился.

Те игрушки, что растеряли нитки, смущённо переглянулись.

— Ничего, привяжут, — важно ответил Снеговик. — Но Новый год — это я, а не вы.

Он поправил поролоновую морковку и подмигнул Снежинке:

— Снег выше всего. Он над всеми домами кружится и даже над самолётами.

Снеговик принялся карабкаться к крышке, расталкивая соседей. Всем известно, что те игрушки, которые лежат сверху, вешают на ёлку первыми. За ним поспешили Картонный Домик, Серебряная Фея, Сосулька и Шишка.

— Выскочки! — заметил Большой Красный Шар с белой снежинкой на боку. Он был любимым шаром мамы и никуда не торопился.

Маленький Ослик забился в угол и думал только об одном: как сделать так, чтобы его достали последним?

В прошлый раз он спрятался в ватной бороде Деда Мороза, но теперь к нему не пробраться. Все чистились о красный потрёпанный тулуп. Все хотели сиять ярче, чтобы огни гирлянды, когда её зажгут, танцевали в них золотыми искорками.

На балу, таком весёлом и коротком, каждой игрушке хочется быть самой красивой. Весь год, сквозь дрёму, они вспоминают праздник. Весь год мечтают о следующем. Весь год беспокоятся: каким он будет? Какую привяжут нитку? Как высоко повесят? Будет ли видно телевизор? Не разобьют? Удастся ли поболтать с новичками: мандаринами и конфетами, которые висят совсем недолго и никогда не ложатся в коробку?

Только Ослик ни о чём таком не думал. Он никогда не видел комнату сверху. Никогда не начищал бока, не боялся разбиться. И нитку к нему не привязывали. Он был Пластилиновым Осликом, которого слепил Павлик.

Вокруг синего туловища намотан жёлтый шнурок — великолепная попона, концы которой разлохматились и превратились в уздечку. Ослик может везти тележку из спичечной коробки и вообще всё, что привяжут. Его слепили, чтобы играть.

Ослик залез под серпантин и мечтал только об одном: оказаться последним, висеть пониже, чтобы Павлик увидел и вспомнил его.

Павлик — это мама. Павлик — это папа. У него тёплые ладошки и большие серые глаза. Он умеет всё на свете: читать вверх ногами книжки, строить башни, спасать принцесс и медведей. Он лепит шарики, змей и огурцы. А бегает так, что даже королева ёлки подпрыгивает на верхушке!

Ослик боится одного: только бы Павлик не вырос. Большой Красный Шар с белой снежинкой на боку рассказывал, что дети вырастают и забывают свои игрушки. Но не всегда. Мама Павлика не забыла Большой Красный Шар с белой снежинкой на боку.

Когда открывают коробку, все игрушки жмурятся от яркого света.

Все, кроме Ослика. Он смотрит вверх и, затаив дыхание, ищет Павлика.

Он готов скакать к нему, только немного запутался в серпантине.

Картонный Домик когда-то был Дворцом. Так, по крайней мере, ему казалось. Он любил рассказывать о том, что крыша у него была блестящая, лаковая, а окошки и крылечко нарисованы такими яркими красками, что каждый, кто брал его в руки, улыбался.