Аннотация

-- Ты жив, Альфонс?-- спрашивал Куку, останавливая тележку через каждыя сто сажен.    -- Сегодня так жарко, что даже и умирать неудобно...-- отвечал слабый, надтреснутый голос.    Этот Альфонс, чахоточный, черноволосый и маленький, в своей кожаной шведской курточке походил на жука. Он брел за тележкой разбитой походкой, широко разставляя кривыя ноги и поправляя сбитую на затылок жокейскую фуражку. Несмотря на томительный, настоящий степной зной, маленькому Альфонсу было холодно: в это время его каждый день била лихорадка. Как это неприятно, когда руки похолодеют и сделаются влажными, а внутри все точно застынет,-- и Альфонс сравнивал себя с замороженной рыбой. Он умел даже шутить в моменты, когда от страшной усталости у него темнело в глазах и он готов был рухнуть в дорожную пыль своим тщедушным, маленьким телом.    -- Эй, братику, держись за карету, а мне все равно!-- кричал Куку, налегая своей лошадиной грудью на перегородку оглоблей.-- Можешь даже присесть... мне все равно. Анджелика, ты его пусти,-- места будет двоим, а мне все равно...    -- Ты просто глуп, Куку, со своим великодушием,-- ругался Альфонс, стараясь принять бодрый вид.-- Вот спроси Пикилло...    Белый пудель Пикилло каждый раз, когда произносили его имя, слабо взмахивал гладко остриженным хвостом с львиной кисточкой на самом конце и смотрел на хозяина усталыми, покрасневшими от пыли глазами. Альфонс его ласкал тем особенным свистом, какой заставлял выпархивать придорожных птичек, а сам с завистью смотрел на наклоненную спину Куку и его четырехугольный, красный затылок.