Глаза продрал только и снова за бутылку. Одним махом «Балтику» девятую осушил и на друзей своих смотрю – они все никакие. Срубило их уже давно. Место для ночевки это я нашел. Хорошее. Уже две недели здесь живем – хоть бы что. Менты не суются, тепло, да и весело тут нам, бездомным, деньки коротать. Сегодня не моя смена – ну и ладно. Можно спать хоть весь день. Ванька к вечеру явится, что-нибудь выпить притащит – нажремся, поорем, поспорим. Вечер, конечно, обещает быть жарким. Вот мы тут все-таки как семья живем – уже лет пятнадцать. Проблем почти нет – даже не знаем, какой год на дворе, говорят, две тысячи тринадцатый уже. Возможно, впрочем, не важно.
– Как он сегодня? – со слезами на глазах спрашивала женщина у большого человека в белом халате. Откуда я ее знаю? Определенно знаю же! Ах, да! Это ведь жена моя – Мария.
– Сегодня, – ответил Георгий Владимирович. Его я тоже, оказывается, знал. Это мой лечащий врач. Нормальный мужик, правда, суровый иногда слишком. – Сегодня хуже, чем вчера. Но это пройдет. Весна, просто обострение, сами понимаете. Он не один такой. В себя приходит периодически – то какого-то надворного советника вспоминает, то о какой-то докторской диссертации говорит. Все спуталось у бедняги. Ну ничего! К лету все нормализуется.
«Как же к лету, – подумал я. – Вот так уже шесть лет – от сезона к сезону. И чего она еще от меня не уйдет? На кой я ей такой сдался?»
– Я тут супчика принесла, – вручая пакет с провизией доктору, проговорила Мария. – Вы уж с ним там поласковей.
Она погладила меня по голове, поцеловала в лоб и ушла. За ней вышел и доктор. Я обернулся к зеркалу и отпрянул. Лохматый, небритый, слюна течет, смирительная рубашка и та помялась. Глаза красные, лицо все в оспах каких-то. Я тяжело вздохнул, и мне почему-то подумалось, что жизнь моя даже выеденного яйца не стоит. Хотя… этот вопрос, конечно, спорный. Интересно, что бы обо всем этом сказал надворный советник Лихачевский?
Слиток
– Твою же мать! – прозвучал скрипучий голос, и мужчина в потрепанных джинсах, старой коричневой куртке и с небрежной щетиной на щеках появился из небольшого черного прохода в скале. – Мать твою, – повторил он как-то безнадежно и нашарил в кармане помятую папиросу. Он судорожно поднес зажигалку к губам и подкурил. Клубни густого дыма окутали образ одиноко стоящего незнакомца, и тот с печалью подумал о том, что осталось лишь пару затяжек.
К вечеру каньон окрасился в яркие оранжевые цвета, ловко заигрывая с лучами заходящего солнца. Мертвые и угрюмые скалы исполинами нависали над маленькой одинокой фигурой Аркистона. «Интересно, – подумал он, – сколько они тут стоят, эти скалы?» Он взглянул на остаток своей папиросы и бросил его на землю.
– Какая разница? – сказал он вслух. – Они стояли тут до моего рождения и будут стоять после моей смерти, это уж наверно.
Подул легкий, но прохладный ветер, Аркистон натянул шляпу и поднял ворот своей куртки. Он двинулся на север по едва заметной тропинке, бурча себе что-то под нос. Дрожь уже почти утихла. До ближайшей автобусной остановки час пути. Аркистон проделывал этот путь по два раза в день, с понедельника по субботу. Ноги его давно забыли, что такое покой, а пальцы покрылись жесткими кровавыми мозолями. Вокруг была угрюмая серая степь, окруженная грядой пыльных скал, – привычный пейзаж для такого отребья, как он. Хотя теперь его вряд ли можно будет назвать отрепьем, ведь за пазухой приятной тяжестью холодел слиток золота. Всю свою жизнь он работал на шахтах, добывая этот проклятый желтый металл, и только теперь, к сорока пяти годам, удача улыбнулась ему. Аркистон уже подумывал, что купит себе небольшой домик где-нибудь на окраине, обзаведется пикапом и обязательно возьмет собаку. Да, собака – это то, что надо.
Когда он вышел к шоссе, уже стемнело. Автобус ходил два раза в день, и если опоздать, то придется ночевать в степи, безмолвной и опасной. Тут водились змеи, койоты и еще хрен знает какая живность, опасная для невооруженного человека. «Сто тридцать первый» прибыл вовремя, и водитель, кажется, его звали Эбис, приветливо кивнул Аркистону. Здесь, как всегда, было трое пассажиров – краснокожий мужик с угрюмым взглядом всегда сидел на первом ряду возле окна. Старуха, сморщенная как курага, вечно таращилась на всех и бурчала себе что-то под нос, обложенная набитыми всяким хламом сумками. Молодой парень, единственный, с кем здесь Аркистон здоровался, проговорил: