– А вот-с рассудите-ка по-хорошему, господа, – начал разговор генерал Шелухин, прохаживаясь по комнате с бокалом вина в левой руке и сигарой в зубах. – Довелось давеча в талию с дюжину партеек перекинуться с почтмейстером Дудкиным-с, ежели знаете такого. Славная дуэль была, не на жизнь, а на смерть – то я его, то он меня, и так, представьте, до петухов проиграли. Признаться, мне даже импонировал тот задор, та рьяность, с которой почтмейстер к игре подходил, – себя в молодости припомнил-с. Кто меня знает, точно скажет, что в талию равных нет мне в городе нашем, – это ясно, как день божий. Аксиома, не требующая доказательств, так сказать. Ага, и что же выходит? Дудкин оказался прохвостом! Да, да, господа, именно прохвостом. Я бьюсь об заклад, что почтмейстер жульничал, хотя доказать этого никак не могу-с. Проиграл я ему, честно говоря, пять тысяч рублей, экипаж свой и две кобылы каурых в придачу, что очень даже ударило по моему капиталу. Весьма немало поимел с меня пройдоха. Вот теперь рассудите, как быть мне, честному русскому офицеру, зная, что какой-то почтмейстер смеет безнаказанно жульничать в карты, да еще и с действующим генералом-с?
Протоиерей Феофан с интересом поглядывал на генерала и покручивал кудрявый рыжий ус, который к тому времени изрядно успел пропахнуть табаком. Купец Прохов как-то заговорщицки переглянулся с князем Строшинским, и последний, на правах хозяина дома, первым дал свой ответ.
– Думается мне, господин генерал, – говорил градоначальник медленно, отчетливо произнося каждое слово и поглядывая на собеседников исподлобья, – что это ваше воображение разыгралось, никак иначе. Ну, подумайте сами, друг мой, разве осмелится человек, пускай даже и начальник почтовой конторы, дурить такого уважаемого генерала, пускай даже и почти что генерала в отставке? – на последнюю фразу Строшинский сделал упор, ибо хотел как-то задеть нелюбимого Шелухина, к которому совсем уж стал испытывать даже некоторое отвращение. Укол тот получился как нельзя кстати – генерал поперхнулся, кашлянул и принялся судорожно тереть лоб, на котором образовались испарины, платком. Признаться честно, до князя не раз доходили слухи, что Дудкин играет нечисто – и жандармы жаловались, и помещики некоторые говаривали, что тот мухлюет в картишки на постой, да еще и жидом был, что все вместе взятое в сотню раз усугубляет. Теперь же градоначальник был и вовсе уверен, что почтмейстер жулик, каких поискать стоит, однако ввиду своей нелюбви к генералу, городской голова решил встать на сторону Дудкина.
– Да что ж вы, князь, говорите такое? – насупившись и даже слегка привстав, проговорил грозный Феофан. Только он мог себе позволить говорить с градоначальником таким вольным тоном, ведь в руках протоиерея была сосредоточена церковная власть, которая с политической властью князя лишь косвенно соприкасалась. Священник главу городского недолюбливал, потому что тот жаден был слишком – все ему мало, все ему нужно. А чтоб землю под церковь или храм отдать? Шиш с маслом, не дождетесь, пока прошение сверху, из Синода, не придет. Вот Феофан на градоначальника и точил зуб за то, что земельку близ храма себе отхватил. Строшинский же Феофана даже где-то побаивался, зная, что у того в Петербурге сношения есть значительные. – Уважаемый человек с безупречной репутацией, боевой офицер вам говорит, что почтмейстер жулик, а что же вы? Кому это вы верите? – продолжил церковник.
Откровенно говоря, почтмейстер Дудкин был в дом Феофана вхож – уж больно набожный был человек этот почтмейстер, хоть и азартом развращен порядком, да и припить любил хорошенько. Протоиерей всех детей Дудкина крестил, коих ни много ни мало, а целых шестеро было, на молебнах ему всегда самые лучше места оставлял. Не братались, конечно, но дружбу кой-какую водили. Однако в этот раз Феофан знакомством сим пренебрег и, можно даже сказать, что пожертвовал – то, что почтмейстер жулит, и так всем известно, а вот градоначальника ужалить за то, что прохвоста покрывает, за милое дело, как бальзам на душу. Пускай знает расположение сил в городе и на ус мотает. Князь же и вовсе не мог представить, что разговор в такое русло перетечет, и уже, в общем-то, успел даже пожалеть, что за прохвоста Дудкина заступился и в конфронтацию с Феофаном вступил, однако теперь в разговор вклинился до этого молчавший купец Прохов.
– Уж простите, отче, что беру на себя смелость вместо князя на ваше замечание комментарий давать, – учтиво, но без малейших колебаний и даже в какой-то степени вольно, выговорил Прохов. – Однако ж, позвольте, все же, высказаться, коль тут у нас подобные толки возникли. – Феофан кивнул молча, не поведя и бровью, а купец продолжил, обращаясь теперь к Шелухину. – Вот, скажите, на милость, господин генерал, вы ведь когда в карты с Дудкиным играть садились, о его каверзных намерениях, так сказать, жульнических, заведомо знавали?