Пока Эмма спала, Лаклейн, одетый лишь в удобные, но изношенные джинсы, сидел на кровати возле нее, попивая уже вторую чашку кофе.
Большая часть его полностью распланированного дня была полна событий, и сейчас он не мог заснуть, хотя его уставшим телом, как никогда, владели абсолютное спокойствие и расслабленность.
Лаклейн успел прочесть один из нескольких современных романов, имеющихся в библиотеке гостиницы, а также послушать краем уха новости. И сейчас мог бы даже назвать себя довольным, если бы прошлой ночью таки овладел ею. И после был бы уверен, что овладеет снова.
Но его шансы равнялись нулю, даже если бы она не дрожала от переизбытка эмоций всю дорогу обратно после устроенного им допроса и его провала. Он думал, что, разозлив ее, вынудит быть более откровенной, такой, как тем вечером из-за погрома в номере отеля. Но вместо ожидаемой искренности она, слегка наклонив голову, кинула на него такой ледяной взгляд, что его сердце сжалось от боли.
К тому времени, как они вернулись в гостиницу, Эмма валилась с ног от усталости. Поэтому даже не запротестовала, когда Лаклейн, раздев ее до белья, усадил их обоих в ванну. Конечно, ему вновь пришлось бороться с нестерпимым желанием. Но, тем не менее, он не стал наказывать ее за это: почувствовав, как она обмякла в его руках, он лишь снова стал нежно гладить ее по волосам, уставившись в недоумении в потолок.
После совместной ванны, он вытер ее полотенцем, одел в одну из ночнушек – надеть его рубашку она больше не просила – и положил на кровать. Эмма взглянула на него с серьезным выражением лица и с опасением произнесла.
- А вдруг ты снова сорвешься?
Когда он заверил ее, что не будет спать, она бросила на пол взгляд, полный тоски, и потянулась к нему рукой, чтобы коснуться. Но тут же провалилась в сон.
Лаклейн посмотрел на закрывающие окна шторы и не увидел ни малейшего намека на лучик, способного пробиться сквозь материю.
Последние две ночи Эмма просыпалась ровно на закате. Не было никакого зевания или медленного пробуждения – она просто открывала глаза и плавно садилась, моментально пробуждаясь ото сна, словно возвращаясь к жизни. И Лаклейн должен был признать, что находил эту чужеродную особенность… жутковатой. Так как впервые видел нечто подобное. В прошлом любой вампир, спящий в его присутствии, уже не просыпался.
Ее глаза вот-вот должны были открыться. Лаклейн отложил книгу в сторону, чтобы не пропустить этого момента.
Солнце зашло. Проходили минуты, а она все не просыпалась.
- Вставай, - сказал ликан, встряхнув ее за плечо. Когда она не отреагировала, он сделал это снова, но уже сильнее. Им нужно было отправляться в дорогу. Лаклейн рассчитывал, что они смогут добраться до Киневейна уже сегодня: ему страшно нетерпелось увидеть свой дом.
Но Эмма еще глубже зарылась в покрывала, откуда послышалось:
- Дай…поспать.
- Если ты не вылезешь из кровати, то я сорву эту ночнушку и присоединюсь к тебе.
Когда она никак не отреагировала даже на это, он забеспокоился и приложил руку к ее лбу – тот оказался холодным как лед.
Лаклейн приподнял Эмму, и ее голова откинулась назад.
- Что с тобой? Отвечай мне!
- Оставь меня в покое. Нужен еще часок.
Лаклейн положил ее на кровать.
- Если ты больна, то тебе нужна кровь.
Спустя какое-то мгновение, она открыла глаза.
Его озарила догадка, от которой все тело сковало напряжением.
- Это из-за голода? – прорычал ликан.
Она взглянула на него, сонно моргнув.
- Ты сказала мне, что пила в этот понедельник. Как часто ты должна питаться?
Когда она не ответила, он снова встряхнул ее за плечо.
- Каждый день. Ясно?
Он отпустил ее за секунду до того, как его руки сжались в кулаки. Она голодала? Его пара страдала от долбанного голода, находясь под его защитой? Он не имел ни малейшего понятия, что делал…
Черт бы все побрал, он не смог позаботится о ней. Лаклейн не только заставил Эмму голодать два лишних дня – но, по-видимому, и не дал охотиться, а ей, чтобы питаться, нужно находить жертву каждый день. Ночь за ночью им бы пришлось проходить через это.
Убивала ли она каждую из своих жертв, как это делали другие вампиры?
- Почему ты мне не сказала?
Ее веки вновь закрылись.
- Зачем? Чтобы ты снова мог шантажировать меня?
Смог бы он дать ей выпить из себя? В его клане стать кормежкой для вампира считалось чем-то оскорбительным, и даже причислялось к чему-то мерзкому. Даже если это случалось против воли, ликан впоследствии все равно страдал бы от позора. Но разве у него сейчас был выбор? Выдохнув, Лаклейн ответил с тяжелым сердцем.