После отмены льгот орденоносцам, а произошло это вскоре после окончания войны, большинство наград стало, в основном, символическими. Тем не менее их значимость оставалась высокой, и многие начальники считали себя чуть ли не обокраденными, если за очередное достижение родного предприятия они не вешали себе на грудь очередной знак. Встречались настоящие «коллекционеры». С легкой руки руководителей партии и правительства (а дурной пример, как известно, заразителен), они старались покрыть себя славой или ее отблесками. Подтверждением тому был мой начальник Калашников, наш «паша». Казалось, он не упускал ни единого шанса, а у него всегда имелись свои люди в парткоме, одной из решающих инстанций в столь важном политическом деле. После войны в стране массового героизма был очень популярен такой лозунг: награды найдут своих героев. Калашникова «нашли» орден Ленина, три ордена Красного Знамени, орден «Знак Почета», медали и, наконец, Ленинская премия, многие из них — за стыковку. Если бы специальная комиссия или даже бесстрастный компьютер провел расследование, все сомнения отпали бы сразу: подписи на чертежах общих видов и даже соучастие в главных изобретениях подтверждали его «существенный» вклад.
У коллекционеров местного значения был прекрасный пример в лице первого человека государства — выдающегося собирателя наград, что служило предметом постоянных насмешек и многочисленных анекдотов. Их острота увеличивалась с каждой новой «звездой»: дважды, трижды, четырежды Герой, дальше… возможности русского языка обрывались, однако народная мудрость безгранична: братцы, так он же спятил.
Единственной наградой, которая давала реальные привилегии, оставалось звание Героя: «героический» человек действительно попадал в элитную группу. Привилегии распространялись на многое: начиная от коммунальных платежей, бесплатного проезда и неограниченной подписки на газеты, журналы и книги, включая почти недоступные издания, и кончая элитными магазинами и театральными кассами, а также другими местами, где выстраивались вереницы людей за водкой и другим дефицитом.
Естественно, каждый хотел стать таким героем. Не удивительно, что допуск в узкий круг становился жестче по мере нашего продвижения к светлому будущему.
В народе ходили легенды о председателях колхозов, о доярках и чабанах, об элитном рабочем классе, даже о «простом» народе и его «слугах». В одиночку пробиться было трудно, даже под лозунгом «пятилетка наивысшей производительности труда». Договорные игры практиковались не только в футболе. Договориться могли два колхоза или два чабана, концентрируя ударные показатели поочередно.
На своих «стройках коммунизма» при строительстве домов на садовых участках и дачах мы объявляли своих героев. Делюс, мой башкирский приятель — мастер каминной кладки, стал у нас героем труда; на него работала бригада из четырех человек, а он ими очень хорошо командовал: кирпич, раствор, кирпич…
Наши смежники с завода «Машиноаппарат», до которых доходило не так уж много наград, старались компенсировать этот дефицит чувством юмора: они объявляли своих передовиков героями коммунистического труда и лауреатами квартальной премии. Настоящие премии и награды, как последние ступени ракет–носителей, сгорали в верхних слоях атмосферы. Наверху были свои законы. Рассказывали, что один грузин написал такое заявление: прошу принять меня в члены партии и… правительства, сразу, безо всяких там обходных путей.
Для уменьшения числа претендентов на высшие награды бюрократия вводила многоэшелонированные заслоны, которые начинались на дальних подступах к Олимпу. Чтобы получить «знак» следующего уровня, требовалось быть отмеченным предыдущей наградой. Например, чтобы наградили орденом «веселые ребята» («Знак Почета»), полагалось сначала получить хоть какую?нибудь медаль.
Люди старели, не дождавшись наград.
Старый холостяк в одном хорошем фильме объяснял похожую ситуацию так: сначала полагал, что жениться рано, потом стал считать, что поздно, в конце концов вопрос отпал сам собой.
В связи с этой темой интересно также упомянуть о том, с чем мы столкнулись в Америке 20 лет спустя.
То, что экономическая система свободного предпринимательства в целом оказалась эффективнее, мы воочию убедились за четыре года работы с ЭПАСом. Однако со временем плановая НАСАвская организация оказалась отчасти подверженной тем же порокам, которые были нам хорошо знакомы. И не только эта государственная система. В результате, через 20 лет на фирмах «Рокуэлл» и «Макдоннелл—Дуглас» мы увидели такие же формы морального стимулирования трудящихся, развития инициативы и поощрения творчества, индивидуального и коллективного, которые в течение многих лет практиковала у нас коммунистическая партия. Те же доски почета, лозунги и призывы, обязательства и соревнования… капиталистические.
Надо вернуться к «Союзу» и «Аполлону». Не имея ни орденов, ни медалей за другие проекты типа «впервые в мире», я, конечно, рассчитывал на какую?то награду за свой вклад в ЭПАС. Лучше быть дураком как все (но с наградой), чем умным как никто (и вовсе без орденов и медалей). Их у меня действительно не было, видимо, потому что сначала я был слишком молодым, как считали старшие начальники, мальчишкой, потом впереди образовалась очередь: не все, кто стоял впереди и сбоку, оказались «отоваренными». Даже «первая в мире» (типовой ярлык высших советских достижений в космосе) автоматическая стыковка на орбите в 1967 году не принесла мне ничего.
Уже в 1993 году в случайном разговоре наш бывший министр С. А. Афанасьев, узнав, что у меня нет ни одного «знака», сказал: «Да, это я виноват». Но это было не так.
Вскоре после окончания космической миссии начались разговоры о наградах. Всем нам казалось, что мы их заслужили успешным завершением важного и непростого проекта, решением многочисленных проблем, преодолением всех трудностей и большим успехом на высокой международной орбите. Мне, естественно, казалось, что стыковка, занимавшая центральное место в ЭПАСе и получившая высокую оценку на всех уровнях, также должна быть официально отмечена. Новая концепция, оригинальные конструктивные идеи, заложенные в АПАС, целиком себя оправдали. К тому же удача не оставила нас в решающие минуты ни на Земле, ни в космосе.
Тогда я вспомнил, как пару лет до этого наш легендарный Г. Пауков, зам по кадрам, сказал мне однажды: «Давай, Владимир, продолжай в том же духе, мы повесим тебе на грудь «Золотую Звезду» после стыковки в космосе».
После завершения полета волна хвалебных выступлений в средствах массовой информации быстро затихла, а трудности при второй стыковке, с которыми успешно справился наш АПАС, остались почти незамеченными. A job was well done (дело было сделано хорошо) и казалось забытым.
Стыковщики, конечно, отметили, как могли, выдающееся для всех нас событие. Собравшись «на болоте» (так называли одно садовое товарищество, расположенное в паре километров от «больших» Подлипок), мы устроили местный стыковочный банкет. Стояли прекрасные, еще длинные июльские дни, а ночи — короткие и теплые; настроение было под стать погоде. Мы выпили за космическое рандеву и стыковку, за дружбу и любовь, за нас самих, за наших коллег и подруг, за наше будущее. С присущей в таких случаях долей сарказма мы выпили также за будущую квартальную премию, которая, как известно, сгорала в «верхних слоях атмосферы» так же, как все отброшенные ступени ракет и отработавшие отсеки космических кораблей.
Как специалиста, вышедшего на международную орбиту, меня приглашали также на официальные банкеты в Звездный городок и в нашу новую столовую НПО «Энергия», названную почему?то «Россия». Эти торжественные мероприятия проводились, как говорилось, по совокупности, по результатам успешного завершения двух программ: интернациональной и национальной. В Звездном с нами праздновали космонавты, даже В. Терешкова — женщина еще достыковочной поры — удостоила меня своего почти космического поцелуя.
Потолкавшись с недельку около руководства и поняв, что ждать и делать особенно нечего, я взял у И. И. Козлова путевку в санаторий ВЦСПС и уехал в отпуск, в Прибалтику, на этот раз в Палангу. Лето заканчивалось, у жены и сына на пороге стоял новый учебный год.