Королев похвалил разработанную нами конструкцию, одобрительно похлопав по солидной кипе альбомов только что выпущенных рабочих чертежей. «Молодец, Вильницкий», — сказал он. Тогда мне показалось, что знакомство с этими чертежами, над которыми мы работали так долго и так мучительно, было слишком поверхностным. Позднее, много раз возвращаясь к этой примечательной и важной для меня встрече, я стал понимать, что такой подход необходим любому главному конструктору. Он должен быстро оценивать, отличать хорошее от плохого, осуществимое от нереального, учитывая возможные сроки исполнения задуманного на данном уровне техники и технологии производства.
Королев предложил всем присутствовавшим высказаться. Такой прием был характерен для нашего Главного. Однако, если Королев считал это нужным, то мог без колебаний нарушить демократию, прервав обсуждение. Как человек, твердо уверенный в правоте своих основных идей и планов, он нередко осаживал выступавших. Это я наблюдал и раньше на других совещаниях. Когда предложения уводили в сторону, Главный мог резко оборвать, даже высмеять человека. Он делал это сознательно, для пользы дела, для пропаганды своих идей, для воспитания соратников и подчиненных.
В тот поздний вечер был свободный обмен мнениями в духе Королева. Спустя какое?то время мне удалось уловить суть возникших сложностей, возможный путь выхода из тупика. Смысл моего предложения сводился к изменению последовательности запуска «Восходов», чтобы пропустить вперед длительный полет и за счет этого выиграть время. Королеву понравилось выступление, оно нашло в нем отклик, так как, по–видимому, не противоречило основным планам. «Так, Сыромятников, интересно, видите, как важно посоветоваться с народом, наверно, мы так и поступим», — были его реплики.
Конечно, не только удачное выступление имело значение. Гораздо важнее было одобрение нашей деятельности Королевым в более широком смысле. Оно отчетливо проявилось на этом совещании. Главный, как нередко сейчас говорят, положил на меня глаз, проникся проблемами нашей техники. После этой встречи наверняка можно было рассчитывать на его поддержку. Это очень многое значило для ускорения развития космических механизмов, нашего направления в целом, ведь как раз в это время на подходе был наш первый стыковочный механизм.
В начале 1966 года Королев лег в больницу, а я уехал в Азов. Из больницы он не вернулся.
Сначала мы не знали, чем закончится наша искусственная и связанная с ней естественная тяжесть. В начале марта мы еще провожали «Восход-3», предназначенный для длительного полета, на полигон. Я его так и запомнил висящим на кране в нашем, тогда новом «малом» КИСе на 2–м производстве. Тогда мне казалось, что вскоре мы будем провожать «Восход-4» с демпфером, механизмом перецепки и узлом отстрела троса.
Наверно, это был оптимизм социалистического реализма.
В течение 1966 года возникали проблемы, связанные с планами длительного полета на «Восходе». Ряд технических и политических соображений также говорили не в пользу старых кораблей. В конце концов наш новый главный конструктор В. П. Мишин приказал прекратить работы над всеми «Восходами». По его указанию проектанты некоторое время рассматривали возможность создать искусственную тяжесть на базе нового корабля «Союз». Вскоре стало ясно, что там реализовать это гораздо труднее, чем на «Восходе», несмотря на то что РСУ (ракетная система управления) нового корабля позволяла более эффективно выполнить многие операции. Мы пытались протестовать и спасти хотя бы один «Восход» с искусственной тяжестью, но нас никто не слушал. Вскоре другие земные, естественные и искусственные тяжести захлестнули нового главного и многих из нас.
Еще долго космические лебедки и другие узлы никем до сих пор не воспроизведенной системы хранились в приборном производстве, досаждая всем своими большими размерами, пока их не сдали… на металлолом к какому?то очередному празднику.
От всего проекта остались одни воспоминания, горечь и мой рассказ.
1.12 К Луне и на Луну
Первый лунник сконструировали в ОКБ-1 уже в 1958 году, а запустили в январе следующего года. С тех пор Королев и его соратники держали Луну на постоянном прицеле. Автоматические аппараты облетели Луну, сфотографировали загадочную обратную сторону и наконец совершили мягкую посадку — прилунились (правда, это уже после смерти Сергея Павловича). Теперь черед был за человеком. Подготовка полета на Луну сильно подогревалась соревнованием с американцами, тем, что позднее назвали лунной гонкой. Как оказалось, пилотируемая лунная программа стала самой неудачной для Советского Союза. Надо сказать, что она получилась для нас какой?то странной, эта лунная гонка.
За каких?то 5—10 лет до запуска спутника, в годы нашей юности полет в космос казался таким далеким, почти несбыточным. Теперь, после полета Гагарина, распевая нехитрые бравурные песни типа «…первым будет на Луне мой Вася и…», мы искренне верили, что так оно и произойдет: ведь все, что замышлял наш Главный конструктор, неизбежно сбывалось и быстро свершалось. Однако наш лунный проект стал печальной историей с самого его зачатия в начале 60–х. Если разбираться объективно, опираясь на документы (даже ограничиваясь лишь опубликованными — не очень многочисленными), то можно увидеть, что основная вина лежит не на ОКБ-1 с его Главным конструктором. Разгар работ наступил после кончины Королева. В конце 60–х начались аварийные пуски лунной ракеты Н1, а завершился проект после продолжительной болезни насильственной смертью в 1974 году.
Если исходить только из достигнутого результата, то огромные средства, равно как и усилия наиболее квалифицированного инженерно–производственного персонала, пошли прахом. Теперь мне кажется, что было что?то фатальное в том варианте проекта, который были вынуждены принять. Слишком длинным, многоступенчатым получился наш ракетный поезд. Все начальные буквы русского алфавита ушли на обозначение ракетных блоков семиступенчатого комплекса: «Аз», «Буки», «Веди» выводили головной блок на околоземную орбиту; «Глаголь» разгонял его к Луне, «Добро» переводил корабли на лунную орбиту и тормозил только лунную кабину для спуска на Луну; для мягкой посадки и последующего взлета нужен был блок «Есмь», и, наконец, уход с лунной орбиты завершал блок «Ижица». Несмотря на все ухищрения и находчивость авторов проекта, попавших в трудные условия, собственно лунные корабли получились тоже не совсем полноценными в том смысле, что на Луну мог бы спуститься только один космонавт.
При всем при том эта гигантская техническая гамма включала сотни тысяч деталей и узлов. Все должно было сработать пунктуально, безотказно и вовремя, и это трудно себе представить.
Как стало ясно гораздо позже, провал нашей программы был фактически предрешен тогда, когда после нескольких лет тяжелой и непродуктивной борьбы пришлось остановиться на этом ущербном варианте, причем условия и обстоятельства его реализации также оказались неблагоприятными, не адекватными уникальной задаче. В то же время за океаном совершили чудо: полет человека на Луну стал, пожалуй, самым большим научно–техническим достижением космического века. К сожалению, и там не обошлось без жертв и без печальных итогов.
Кто?то может сказать, что 30 с лишним лет спустя легко говорить умные слова. В самом начале, похоже, и мы, и американцы проектировали ракету и весь лунный «поезд» почти на ощупь. Не так, конечно, как у Жюля Верна — «из пушки на Луну», но все же… Парадоксально, но существенная разница заключалась в том, что наша хваленая плановая экономика, раздираемая субъективными противоречиями, давала большие сбои; при Хрущеве она, похоже, действительно стала волюнтаристской, в то время как стихийная капиталистическая система с нарастающей силой демонстрировала способность мобилизоваться и, несмотря на многочисленные объективные и субъективные трудности и даже катастрофы, весьма скоординировано продвигалась вперед к поставленной цели.