— Я видел, — отвечает Езерский. — Он сидит на вынужденной. У штурмовиков.
— Обознался, Дима! — возражает Бирюков. — Он при мне садился на цель: я улетал, а он разгружался.
— Здравствуйте! — возмутился Езерский. — Да я же шёл низко, даже номер на фюзеляже успел разглядеть. Сидит Павел. Слово даю, сидит на вынужденной. И машина его — целёхонька!
— Я-то что, — не унимался Бирюков, — ослеп, что ли? Я ведь и словечком с ним перекинуться успел. А ты говоришь: «на вынужденной»…
Семенков не стал спорить. Было ясно одно: приключилось что-то с экипажем Михайлова. Что именно, пока неизвестно.
Отправив самолёты на ночёвку, командир остался нас поджидать. Но вскоре вылетел и сам: темнота сгущалась, и было похоже на то, что мы уже не прилетим. А тут ещё в столовой за ужином кто-то из пилотов уверял, что сам видел, как под вечер фашистские истребители сбили советский транспортный самолёт.
Очевидец воздушного боя утверждал при этом, что подбитая фашистскими истребителями машина падала, охваченная пламенем. Как выяснилось позже, такой случай действительно имел место в этот день, но только не в нашей группе.
Мы же приземлились на погрузочной площадке, не застав ни единой машины. Бензина оставались капли. Погода снова испортилась, подул пронизывающий ветер, заморосил мелкий спорый дождь. Мы устали, продрогли, хотели есть. Вдалеке, на краю поля, робко светились окна одинокой, чудом уцелевшей от немецкой бомбёжки хаты.
Тянуло к теплу, на огонек. Но от самолёта уходить было рискованно.
Решили организовать дежурство у машины в три смены. А чтобы моторы не остыли, прогревали их периодически остатками бензина. Первой смене оставили всю свою верхнюю одежду — им предстояло дежурить под открытым небом, — а сами двинулись к хате.
Каково же было наше разочарование, когда вместо желанного отдыха нас ждали здесь холод и запустение. В хате ютилась колхозница с кучей малых, истощённых голодом ребятишек. Женщина растирала в ступе зерна кукурузы, а дети, горько плача, просили есть. Проголодавшиеся, мы с вожделением поглядывали на ступу, но, разумеется, ни у кого из нас не хватило духу попросить хотя бы горсть зерна. Только несколько кочанов капусты да немного кукурузы удалось утаить хозяйке. Всё остальное гитлеровцы отобрали, а что не успели захватить с собой, уничтожили перед отступлением.
Устроила нас женщина на ночлег в случайно уцелевшем амбаре с земляным полом. Здесь все было завалено бочками, всевозможной рухлядью. Но мы были рады и этому приюту, хотя потом дня три болело тело — до того нам намяла бока эта деревянная постель.
С рассветом мы отправились к самолёту в надежде заполучить помощь. Бензин кончился, связи никакой — сколько просидим, неизвестно. Угнетало сознание полной оторванности от товарищей. Мы посылали в небо ракету за ракетой, но безрезультатно.
Лишь после полудня на горизонте показался самолёт. Снова просигналили ракетами. Смотрим, садится.
Подошли ближе.
Вышел незнакомый пилот, спрашивает:
— Что случилось, ребята? На вынужденной, что ли?
Я объяснил ему, в чем дело.
— Вот что, друг, — сказал он мне, — у меня у самого бензина в обрез. Но вы не горюйте, я, так или иначе, в вашу группу сообщу. Потерпите ещё немного.
Лётчик отдал нам весь личный запас продовольствия и улетел. Беспокойство не проходило: разыщет ли пилот наших? А если они уже снялись с оперативной точки и улетели на базу? Как и кому он сообщит тогда о нас?
Волноваться пришлось, к счастью, недолго. Вскоре с востока показался ещё один самолёт, и мы снова заработали ракетницей. Наши сигналы заметили — самолёт развернулся, пошёл на посадку. По номеру определили: наш, экипаж Шутова.
Товарищи снабдили нас горючим, и мы поднялись вслед за ними. Шутов рассказал нам, что в группе все переволновались за нашу судьбу. Многие считали нас уже погибшими и перестали ждать. В это время от командования поступил приказ — всей группе возвращаться на базу под Москву. Перед самым вылетом командир решил попытать ещё раз счастья: Шутову было дано задание пройтись по всей трассе и внимательно просмотреть землю, не найдет ли нас.
Так мы были вызволены из беды.
На следующий день мы были уже в Москве и попали прямо к празднично убранному по случаю Октябрьской годовщины столу. Как говорится: с корабля — на бал!
Старый друг
Наша группа была переформирована в авиационно-транспортную дивизию Гражданского воздушного флота. После многочисленных и успешных полётов в тыл противника, к партизанам, мы получили распоряжение отправиться под Москву, на свою базу.