– И надень что-нибудь другое. А то, если ты заявишься к новым соседям в пижаме, они примут нас за чудаков, – улыбнулся папа и ушёл в свой кабинет.
Глава 2
Пудель с хулахупом
Через полчаса Оттилия Шмидт, держа в руках тарелку с кексом, стояла перед дверью тринадцатого дома. Номер на стене висел криво, и девочке пришлось склонить голову набок. Из этого положения она заметила ещё одну табличку – с надписью косым почерком: «Семья Страхманов». Её взгляд пополз выше по стене. На окнах скопилось столько пыли, что сквозь стёкла наверняка ничего нельзя было увидеть. Ни изнутри, ни снаружи. Никаких звуков из дома не доносилось.
Тупик был застроен старыми зданиями, которые жались друг к дружке, как будто хотели согреться. Казалось, что одиннадцатый и пятнадцатый дома напирают на тринадцатый с обеих сторон и вот-вот раздавят его. Или он сам втиснулся между ними, и ему пришлось навсегда задержать дыхание. Фасад когда-то был жёлтым, но штукатурка почти осыпалась: лишь кое-где сохранились остатки краски.
Краснокирпичный дом Оттилии, в отличие от своего соседа напротив, имел вполне аккуратный вид. Под окнами висели аккуратные ящички с аккуратными цветами, перед дверью аккуратно стояли велосипеды. Перед всеми зданиями в этом тупике зеленели палисадники. Шмидты содержали свой не в таком порядке, как фрау Гурфинкель-Сурепка из дома номер одиннадцать, но он казался просто идеальным по сравнению с «цветником» Страхманов, где росла только сухая бурая трава.
Преодолев подступающий к горлу ком, Оттилия набралась храбрости и позвонила. Раздался пронзительный звук. Девочка испуганно сглотнула, опасливо попятившись.
«Добрый день! Мы ваши соседи Шмидты. Добро пожаловать на нашу улицу. В знак приветствия мы испекли для вас гугельхупф». – Оттилия заранее придумала и несколько раз про себя повторила эти слова. Она не любила разговаривать с незнакомыми людьми. Со знакомыми, если честно, тоже. Ей вообще не нравилось болтать, и она была в этом не сильна. Читать – это другое дело. Читать, думать и мечтать…
Шумы за дверью прервали её размышления. Кто-то шептался. Судя по голосу, дети.
– Кто звонил? Дай поглядеть!
Отверстие для писем приоткрылось. Показались две пары глаз: от яркого света они заморгали.
– Там человек. Маленький. Кажется, женщинка.
– Это называется девочка!
– Дай-ка я тоже посмотрю! А почему у неё на носу двойной монокль[3]?
– Похоже на носовой велосипед!
– Да нет же, это очки! Чем ты слушал в школе?
Теперь Оттилия была уверена, что за дверью дети: мальчик и две девочки, помладше и постарше. Она переступила с ноги на ногу. Их разговор привёл её в полнейшее замешательство, но она постаралась сделать вид, будто совсем ничего не слышала.
– Чего ты хочешь, девочка? – спросили её через щёлку для писем.
Оттилия откашлялась и выпалила заученные слова:
– Дебрый донь! Мы ваши соседи Гугельхупфы. Бодро пожаловать на нашу улицу. В знак приветствия мы испекли для вас шмидт.
– Что она сказала? – спросил мальчик.
– Кто умер? – спросила маленькая девочка.
Ну вот, опять! Буквы перемешались во рту у Оттилии, как будто ей назло. Это часто происходило, когда она волновалась или хотела побыстрее от чего-нибудь отделаться. Сколько раз одноклассники покатывались со смеху из-за этого!
На секунду прикрыв глаза, она сосредоточилась и сделала вторую попытку:
– Добрый день! Мы ваши соседи Шмидты. Добро пожаловать на нашу улицу. В знак приветствия мы испекли для вас гугельхупф!
Уф! Дело сделано. И на этот раз каждая буква на своём месте.
– Какой ещё хуп? – не поняла маленькая девочка. – Хулахуп?
– Нет, гугель. Гугельхупф, – ответила старшая сестра.
– А что такое «гугель»?
– Это не опасно?
Оттилия, подавив смешок, подняла тарелку повыше. Она успокоилась, и буквы больше не путались у неё во рту.
– Гугельхупф – это такой кекс. Вот он. Его приготовил мой папа. Сверху тут сахарная пудра, но её не видно. Она всегда тает на тёплой выпечке.
– Что она сказала?
– На пироге какая-то невидимая пудра.
– Невидимый пудель? Это хорошо.
– Просунь его под дверь, – предложил мальчик.
Оттилия закатила глаза:
– Гугельхупф высокий! Он не пролезет.
– Тогда засунь в щёлку для писем.
3
Монокль (в переводе с греческого – «один глаз») – прибор для улучшения зрения, состоящий из одной линзы в оправе на цепочке. Был популярен во второй половине XIX – начале XX века.