— Никто… Я сам… — Он услышал, как щелкнул замок ее сумочки, и поднял голову, чтобы посмотреть, чего она там еще придумала. На ее расположение он больше не рассчитывал, и все же…
Лес огласился диким воплем, когда из балончика ему в глаза выстрелила струя. Глаза горели на медленном огне. Он больше не видел ни леса, ни луны, ни Аиды.
— Кто тебя «приставил» ко мне? — требовала мучительница. — Бампер? Мадьяр? Или этот хрен в рясе? Говори, а то будет хуже.
Он не знал, что ей ответить. И не понимал, что может быть хуже слепоты.
— Ты будешь говорить?
— Я не знаю…
Откуда-то налетел ветер, тот самый, пронзающий до костей. Где-то хрустнули ветки и каркнула ворона.
«Скорей бы проснуться!» — подумал он.
И в тот же миг прогремел выстрел.
1
Утро выдалось зябкое. Солнце еще не взошло, но было довольно светло. Во всяком случае, фары он не включил.
Проселочная дорога славилась рытвинами и ухабами, но главное — не угодить с моста в речку. После ночных возлияний на даче у друга был бы вполне закономерный исход.
Ее он увидел, когда она переходила мост, и сначала решил, что ему показалось. Из предметов туалета на девушке имелась только юбка, длинная, с вырезами по бокам. Спина же абсолютно голая. В предрассветный час кожа девушки отливала голубым. Или она замерзла?
Он нагнал ее уже за мостом. Она шла с гордо поднятой головой, скрестив руки на груди. И не обращала никакого внимания на его развалюху «Волгу». Появись на проселочной дороге танк, она бы не среагировала. «Может, не в себе?» — подумал он и крикнул:
— Эй, малышка, может, тебе совсем раздеться?
Она встрепенулась, будто сбросив сон, и воскликнула:
— Эдьэ мэг а фэнэ![1]
— Что ты сказала? Ну-ка, повтори! — Он до такой степени обалдел, что даже высунулся наполовину из своей трахомы. — Эдьэ мэг а фэнэ? Вот это новость! До сих пор я считался единственным носителем венгерского языка в области!
— Как видишь, появился еще один носитель, — усмехнулась девушка. Она смерила его долгим взглядом, после чего спокойно сообщила: — Ты меня разбудил.
— Прости, не знал, что можно спать в таком положении. — Он бы попрощался и продолжил путь, но незнакомка завораживала. Мимо такой не проедет даже закоренелый женоненавистник. — У меня есть запасная рубаха. Примерь!
— Очень кстати! — вдруг обрадовалась она. — А ты — в город?
— Ну, конечно!
— Подвезешь?
— Какие могут быть сомнения? — Он пригладил свои черные, гуцульские усы, и в его темных, глубоко посаженных глазах сверкнули озорные огоньки.
Она утонула в его белой, нейлоновой рубахе. Пришлось закатать рукава.
— Держишь для торжественного случая? — поинтересовалась она.
— Считай, что он представился.
Девушка снова смерила его долгим взглядом, отчего парню стало не по себе. Но он был человеком веселого нрава и при любых обстоятельствах улыбался.
— Иван, — протянул он ей руку, — можно Иштван, можно просто Мадьяр.
Она пожала плечами, хмыкнула и вложила свою узенькую ладонь в его широкую и грубую.
— Аида…
Когда девушка уселась на заднее сиденье и вновь затарахтел мотор, Иван заговорил, время от времени посматривая на Аиду в зеркало:
— Вообще-то я с Западной Украины, угораздило родиться в мадьярской деревушке. Венгерский знаю лучше родного украинского. Когда мать умерла, меня отправили сюда, на Урал, к родственникам. Тут и пришла ко мне слава, — произнес он с иронией. — Нет, конечно, в таком большом городе, как Свердловск, жили мадьяры, совершенно обрусевшие. Единственный носитель языка обитал в Каменск-Уральском, старина Габор, но с ним возникали проблемы, возраст, расстояние… Меня взяли на заметку уже в девятом классе. Тогда я заработал свои первые бабки, во время Московского кинофестиваля. Дублировал целый фильм. Представляешь? И не кого-нибудь, а Золтана Фабри! С тех пор пошло-поехало. Старину Габора оставили в покое. Ох, и зарабатывал же я! По советским временам — целое состояние. Да все профукал по молодости! Теперь мне перевалило за тридцать, и бабки даются намного труднее. Сама знаешь, после перестройки связи с Восточной Европой у нас похерили, и моя переводческая деятельность пошла на дно…
Некоторое время ехали молча. Иван вырулил на автостраду с большим движением и внимательно следил за дорогой.
— Ну, а ты о себе не расскажешь? — спросил он и тут же спел хорошо поставленным голосом: — Са-ай сарро позор бибарледи ингоше[2]…
Аида хмыкнула и повела плечом.