— Ты бы еще в ладоши похлопал. Мы не в театре, Иван. И я не нуждаюсь в твоих восторгах. Мне бы добраться до ванной и до постели.
— Доберешься. Но сначала я расскажу, как нашел тебя. Это было не просто. Место Бампера занял Борзой. Человек с уголовным прошлым. Он никому спуску не дает. Ты, по всей видимости, его тоже очень интересуешь. Первым делом я вычислил, кто из людей Борзого следит за твоей квартирой. Им оказался твой новый сосед сверху. В общем, спасибо твоему братцу.
— Я это уже поняла. — Аида поморщилась, напоминание о Родионе причинило ей боль.
— Ты правильно сделала, что не приехала сама, но это тоже был не лучший вариант. Твой брат продал тебя с потрахами. Вернее, продал он квартиру. Как раз соседу сверху. И там его, видно, крепко прижали. Знаешь ведь как это делается. И твой брат не из железа. Он, кстати, догадывался о твоих делишках?
Аида покачала головой.
— Узнав о твоем братце, я тут же вылетел в Екатеринбург. Пришлось поработать. Первым делом я прижал соседа сверху, он сообщил нам дату и рейс самолета, которым вылетал в Питер Борзой со своей командой. Такой шанс я не мог упустить. Шандор снял для нас номер в гостинице и купил машину, чтобы встретить меня в аэропорту во всеоружии. Так, с аэропорта, началась наша слежка за Борзым и его ребятами. Они поселились под Питером, на чьей-то даче. Тебя сегодня везли туда, но не довезли.
— Как идут дела твоей фирмы? — неожиданно сменила она тему разговора.
— Фирма процветает.
— Так какого черта ты опять подался в гангстеры?
— Я — азартный игрок, Аида, и привык добиваться своего.
— Зачем тебе такая жена, не понимаю.
— Жестокость и набожность, набожность и жестокость — вот что я люблю в тебе. Этот вечный садомазохизм!
— Да, я уже по самую маковку в крови, — уставшим голосом произнесла Аида, — а от веры в Бога остался только крестик на груди. Ты выдумал себе героиню, супердевочку, как выдумывают авторы дешевых детективов, и носишься с этой выдумкой, как с писаной торбой. Оставь меня в покое, Иван. Неужели непонятно, что меня, в конце концов, ждет пуля или петля, что такие супердевочки не умирают в своей постели, а вот старятся они очень быстро.
— Не болтай ерунды! Ты заговорена от смерти. Заговорена своей бабкой!
— Дурак ты!
— Как поживает бабуля?
— Прабабушка умерла, но это не значит, что у меня развязаны руки.
— О, ты найдешь массу причин, чтобы не поехать со мной во Львов! Ну, давай рассказывай. Надо поставить на ноги переростка-братца, так?
— Неужели ты думаешь, Иван, что я живу в этом городе просто так, из своей прихоти?
— Опять на кого-то работаешь?! Ну, что с тобой делать? Я ведь тебя всем обеспечу. Слышишь, всем! И ты мне не будешь обязана. Все мое процветание началось с твоих денег.
— Прекрати, Ваня!..
— А чего нам скрывать? Или ты Шандора боишься? Так он почти не понимает по-русски. Я не стыжусь пролитой крови и никогда не стыдился. Все в этом мире зиждется на крови. Государственный строй, капитал, любовь, творчество, даже рождение ребенка! Так не будем ханжами! Не будем воротить нос от лужицы крови!
— Мило, — вяло похлопала она в ладоши. — Прямо гимн злодейству.
— Я знаю, что это противоречит твоей натуре, но ты не можешь остановиться. Ты убивала за деньги и просто так. А все потому что, когда-то все началось. И это сидит в тебе. И это придает тебе уверенности. Ты способна убить и готова убивать.
— Что за вздор ты несешь, ей-Богу! У меня разболелась голова от твоей трескотни…
Он проводил ее до самой двери и на прощание, поцеловав в щеку, сказал:
— Завтра надо будет обсудить очень важный вопрос.
— Отвянь!
И тогда он спел первую строчку любимой песни: «Са-ай сарро позор бибарледи ингоше»[3]…
Родион едва держался на ногах. Время уже было за полночь, когда он вернулся домой. От него разило водкой.
— Где ты ходишь? — Патимат уже несколько часов не находила себе места, бегала от окна к окну, роняла слезы.
Аида тоже вышла встречать брата и стояла, скрестив руки на груди. Он посмотрел на сестру виновато, как бы моля о пощаде, но ее взгляд-приговор был суров.
Родион отстранил рукой мать и, ни слова не говоря, шатаясь, прошел к себе в комнату.
— О, горе мне! — запричитала Патимат. — Новая напасть!
Она сказала еще много слов, но они потонули в звуках «гранжа». Курт Кобейн, как всегда, пел о том, что жизнь — дерьмо и требуется некое усилие, чтобы раз и навсегда покончить с этим дерьмом.
Аида обняла за плечи Патимат, и мачеха разрыдалась у нее на груди.