И только тот, кто наших слез достоин,кто прожил и ушел как человек,вернется в некий час, поэт и воин,чтоб с мастером вдвоем назвать свой век
по имени. Взгляни же миру в очи,ваятель, чтоб в резце себя нашланадежда, чтоб Судья небесный зорчевгляделся в штрих-пунктир добра и зла.
Чтоб в дереве, металле или камнепрошли бы пред судом Его сединтысячелетья следом за веками —пешком, бегом ли, «формулой один».
В счастливой силе дня ты и не вспомнишь,что слаб и наг, что на две трети сед.Лишь в мудрой одинокой думе полночьшепнет, что каждый свой оставит след.
И этот след на вязком бездорожье —итог трудов резца и мук пера.Свой нежный дар Христу и плану Божьюнесут сквозь скудость мира мастера.
Несут сквозь казнь бездушья и бездумьяотвагу и отзывчивость сердец,дабы, итожа счет жестокой сумме,простил хоть часть стадам своим Отец.
Таз
Во дворе, возле крана с водою, почти у забора,долгий век доживает посудина старого таза.Он служил еще бабушке, помнится, в прежнюю пору,а теперь в его чаше герань расцвела яркоглазо.
В нем купали меня. И касались Господнего чадаИорданские воды в купели его допотопной.Потому нам доныне, за слабую веру награда,льются ливни с небес, над асфальтом, над грядкой укропной.
И хоть мухи жужжат над отжившим железным сосудом,все искрится его оцинковка под солнцем средь зноя.И смирившись с кончиной своею, с часов самосудом,
он и участи нашей крупицы уносит с собою.Он, кто первым узрел наготу нашу, Божью убогость,омовений родительских помнящий нежность и строгость.
Обоснование отсутствия
А мы с Борой Хорватом[2] отсутствовали как мертвые,пребывая в иных краях – посущественней, поважней.Не было с вами нас, лишь посмертные абрисы легкиена земле мы оставили. С ветром минувших дней,с ритмом его искали гармонию строки наши,чтобы не каждый понял слова, но голос любой узнал.Жить – тяжелей, но поется – все легче, все дальше.Вот и забудьте о страхе, вы, кто нас услыхал.
Перевод Сергея Шелкового (Харьков, Украина)
Данило Йоканович
Грачаница
Как тебя из слов построить, Грачаница,чтобы умилиться, а не отчаяться?
Чтобы никогда не терять из видусо стены глядящую Симониду.
Чтобы подсобили святые сербскиеунести тебя в своем сердце, и
чтоб любой из нас, где ни погляди,по одной Грачанице нес в груди.
Косово и Метохия
Что берег в душе от вышних,то огонь уже повыжег,
пламенем – по рукам,вспышками – по устам.
За слезы о чьем-то сынеза попранные святыни,
за птицу, сбитую влет,душа к отмщенью зовет.
Крест, меч и речь мою —Косову отдаю.
В Метохии – сны мои.С подъязычным ядом змеи
пойду в монастырь Дечаны —оставить старые раны,
и силой памяти призван,вернусь к тебе, древний Призрен:
разрушенные, в чаду,Архангелы[3] обойду.
Перевод Елены Буевич (Черкассы, Украина)
Бранислав Зубович
Хлеб
Мы готовили из пеплаХлеб.Замешивали его слюной,Заливали водой,В которой отражалась луна.Мы добавляли уголья из ореховИ порох какой-то лечебной травы,Переливали юрьевской росойИ снова добавлялиОдну каплю воска,Чтобы душа лучше леглаВ яму посередине.Такой хлеб,Испеченный на солнце,Мы не ели,Но зашивали в пояс,Сотканный из соли,И в глухой час ночиБросали собакам.Как говорится,Лечили ужас.Не зная, что толькоДымСталНашей жизнью.
Перевод Бориславы Дворанац (Сербия)
Мирьяна Булатович
Темноокая песня
(Фрагмент)
Сыну, Матии
Я сманила тебя оттуда, где было тебе светло,в этот мир, где живая душа дешевле полушки,что ни сей – слишком поздно тут всходит добро,слишком рано – зло,и поэтому ты не спеши выйти вон из нашей избушки.
Ты возьми себе в помощь, как в начале времен,зверолова чутье – знатока повадки звериной.Много в городе комнат-пещер, и со всех сторонпраисторию жалит будильников рой комариный.