В то же время, критикуя понятие «религиозная филология», Есаулов подчеркивает, что занимается филологией как таковой и полемизирует с учеными, фактически уподобляющими православие идеологии и стремящимися «механически» накладывать каноны православной догматики на художественное творчество, дабы затем «оценивать» идеологическую «правильность» произведений и их авторов. Такой подход, по его мнению, является «внешним» объяснением, выходящим за пределы «спектра адекватности» (см.: [Есаулов, 2008]).
В 1995 году в издательстве Петрозаводского университета вышла монография Есаулова «Категория соборности в русской литературе»3 солидным для университетских изданий тиражом – три с половиной тысячи экземпляров. Эскиз для суперобложки был передан автору Екатериной Селивёрстовой – вдовой знаменитого художника Юрия Селивёрстова (автора известного цикла портретов великих отечественных мыслителей) и представлял собою макет проекта восстановления московского храма Христа Спасителя. Впоследствии Есаулов так раскрыл смысл этого эскиза: «<…> в нем идеально выражена идея книги – всё разрушено. Точнее, почти всё. Я исхожу из того, что советская культура не является продолжением русской православной культуры. От великой русской культуры осталась разве что маленькая часовенка – что-то неуничтожимое» [Есаулов, 2013].
В аннотации к монографии указано, что она содержит «богатый материал, который может быть использован для последующего создания принципиально новой истории русской литературы, глубинно связанной с доминантным для отечественной культуры типом христианской духовности» [Есаулов, 1995а: 2]. Эта книга стала фундаментом новой концепции истории русской литературы, предложенной и обоснованной Есауловым в дальнейших его работах. Метафорически выражаясь, «часовенка» на обложке не просто явила собою что-то «неуничтожимое», но и послужила краеугольным камнем в построении концепции нового понимания русской классики.
Являясь «ведущей категорией русского православного христианства» [Есаулов, 1995а: 4], соборность до Есаулова никогда не рассматривалась в качестве категории поэтики4. Став же таковой в работах ученого, она позволила принципиально иначе взглянуть как на отдельные произведения русской классики, так и на историю отечественной словесности (и даже шире – культуры) в целом. Далеко не случайно, что первым литературным памятником, к которому в данной монографии обратился автор, стало «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона. Важно не только то, что это – первое оригинальное произведение русской словесности, но прежде всего, что «в разграничении Закона и Благодати можно увидеть “ключ” к рассматриваемой категории. <…> благодать Божия – “зерно” самой соборности. Действие благодати митрополит Иларион относит не только к отдельной личности, но и к народу в целом. Одновременно в этом тексте наличествует и вектор духовности, ограничивающий позднейшие произвольные манипуляции с толкованием соборности» [Есаулов, 1995а: 16–17].
В последующих главах монографии ученый показывает, что соборность оказывается во многом смыслообразующей в «Слове о полку Игореве», «Капитанской дочке» Пушкина, «Миргороде» и «Мертвых душах» Гоголя, «Войне и мире» Толстого, «Братьях Карамазовых» Достоевского, «Студенте» и «На святках» Чехова. Обращается автор и к проблеме «трансформации» русской духовности и ее судьбы в XX веке, исследуя литературу русского зарубежья (сопоставляя творчество Набокова и Шмелева) и «религиозный вектор» советской литературы (в частности, попытку подмены соборности тоталитарным коллективизмом). «Его ключевое наблюдение состоит в том, – резюмирует содержание последних глав “Соборности…” В. Террас, – что советская литература была не столько атеистической или даже материалистической, сколько антихристианской. Она допускала обожествление Ленина, имела свой свод мучеников и создала богатую революционную мифологию»5 [Terras].
5
«A key observation of his is that Soviet literature was not so much atheist or even materialist, as it was anti-Christian. It allowed the