Да плевал я на ваши законы —Не смирюсь, не пойму, не прощу.Дед пускал под откос эшелоны,Я – всю вашу эпоху пущу.
Не за то, что вы жрали и пилиИ в шампанском купали блядей,А за то, что вы души растлилиУ ни в чем не повинных людей.
На пустой «исторический прочерк» —На бессмысленный ваш балаган —Хватит пары проверенных строчек,Музыкальных моих партизан.
И на очередном перегоне,Просыпаясь по малой нужде,Вы проснетесь не в мягком вагоне —Вы вообще не проснетесь нигде.
Горний звук – он пощады не знает.Потому что любовью горит.«Это музыка путь освещает»?Это музыка рельсы взрывает,По которым эпоха гремит.
«Мы перешли на ты. Как водится – в постели…»
Мы перешли на ты. Как водится – в постели.Такой вот брудершафт. Не хуже всех других.У мира есть слова – как родинки на теле.Не много их таких.
Но даже и они в своем беззвучном танце,Увы, слегка не те и не о том слегка.Вначале падал дождь.Потом светило солнце.Потом шиповник цвел.И плыли облака.
«Они приходят и уходят…»
Лизе
Они приходят и уходят,И в небе серо-голубомБеззвучно песнь свою заводятО дорогом и о былом.
О том, что всё на белом светеНадеждой призрачной живетНа то, что никому «не светит»,На то, что не произойдет.
Всё не сбывается. И рукиНапрасно тянутся к рукам,Невоплотившиеся звуки —К несуществующим строкам.
И те, которые оттудаТебе сочувственно молчат,Ждут не прозрения, не чуда, —«Немного нежности» – отсюда,От подрастающих волчат.
«Играй нам, Сима. Ты не знаешь…»
…И небо синее, как пятна
Чернил на пальчиках твоих.
Играй нам, Сима. Ты не знаешьсама, о чем играешь нам.Неверным пальчиком по краеш —ку-ку, ку-ку холодных клавиш —перебираешь жизни хлам.
Ку-ку, ку-ку, играй нам, Сима,пускай фальшивишь ты, пускайпорою попадаешь мимопривычных нот, не умолкай,
не прекращай. Играй нам, Сима,в свои неполных восемь лето том, что всё непоправимо,о том, что жизнь проходит мимо,и как она невыносимокрасива. И спасенья нет.
«Часовые имперских традиций…»
Часовые имперских традиций,Простоявшие жизнь на посту,Вам бы лучше совсем не родиться —Обойти этот мир за версту,
В эмпиреях, других ли эонахПровитать, проблистать.Нам ведь мало – в вагонах зеленыхПеть и плакать. И плакать опять.
Нам ведь хочется в желтых и синих,Непременно в отдельных купе,Непременно в отдельных Россиях,И т. д., и т. п.
«Желтые листья лежат на земле…»
Желтые листья лежат на земле.Пеплом подернулись угли в золе.
Ветер не дует. Костер не дымит.Грубыми досками дом наш забит.
Где эта улица, где этот дом…Речка течет под железным мостом.
Черные елки стоят вдоль реки.В лодках сидят на реке рыбаки.
Серая, бурая в речке вода,Едут над ней по мосту поезда.Едут-поедут, но – никогда,Чтобы оттуда, только – туда.
«В порыве самообольщенья…»
В порыве самообольщеньяПорой мне кажется, что вот:Я напишу стихотворенье —Оно меня переживет.
Пройдут года, десятилетья,И над могилою моейМладой и незнакомый ПетяС подругой милою своей
Появится и тихо скажет:«Хороший, Маша, был поэт».И как-то грустно станет Маше.Впервые за шестнадцать лет.
«Пруд пожарный деревенский…»
Пруд пожарный деревенскийОтражает облака,Сосны, ветер и шиповник,Человека у сосны.
Вот стою над этим прудом,Мой притоплен «телевизор»[3],Выцвела его бечевка,Износилось полотно.Много продрано в нем дырок,Но еще остались частиЦелые, и в эти частиПопадают караси.
Иногда бывает восемь,Иногда бывает десять,Чаще – три или четыре,А бывает – ничего.Серая от тины леска,Длинный узкий лист болотный(В нескольких местах надломан),Палка мокрая и мусор,Что по пруду проплывал.
Облака плывут по небу.Человек стоит у пруда.Деревенский пруд пожарныйОтражает облака.