Судя по всему, инспектор Кадзамацури уже на восемьдесят процентов закрыл дело Тацуо Вакабаяси как самоубийство. Вот только его самоуверенность и заставила Рэйко усомниться: не значит ли это, что все обстоит с точностью до наоборот?
Вскоре в просторной гостиной собрались все члены семьи Вакабаяси. Стоило инспектору Кадзамацури вместе с Рэйко Хосё пройти в центр комнаты, как к ним обратился пожилой мужчина, удивительно похожий на покойного Тацуо.
— Скажите, неужели мой брат действительно покончил с собой?
Мужчину звали Тэруо Вакабаяси. Он был младшим братом покойного и уже перешагнул шестидесятилетний рубеж — канрэки[27]. Ветеринарный врач по профессии, он вместе со своим старшим братом, главврачом, управлял ветеринарной клиникой Вакабаяси. Будучи убежденным холостяком, Тэруо жил в одиночестве в съемной квартире неподалеку от семейного особняка. Правда, прошлой ночью он ночевал в доме брата, а потому стал свидетелем утреннего переполоха.
Сейчас же Тэруо Вакабаяси, практически утонув в одном из кресел, вертел в правой руке курительную трубку — точь-в-точь как у Шерлока Холмса. Казалось, что он изо всех сил боролся с желанием закурить.
— Нет, утверждать, что это самоубийство, пока слишком рано. — Инспектор Кадзамацури, не выдавая своих подозрений, уклонился от прямого ответа на вопрос Тэруо.
— Тогда получается, вы хотите сказать, что отца убили? — В разговор вступил старший сын Тацуо, устроившийся на двухместном диванчике.
Кэйити Вакабаяси, тридцать шесть лет, женат, один ребенок, по профессии — врач. Вот только, в отличие от отца и дяди, Кэйити лечил людей, работая терапевтом в многопрофильной городской больнице.
— Мы вовсе не утверждаем, что это было убийство. Но и полностью исключить такую вероятность тоже не можем.
— Ну что за ужасы вы говорите, детектив! В этом доме нет ни одного человека, который ненавидел бы отца! — внезапно вскрикнула женщина, сидевшая рядом с Кэйити и будто бы даже немного прикрывавшая его собой. Это была его жена — Харуэ.
Харуэ Вакабаяси, тридцать семь лет, на год старше своего супруга. Раньше работала медсестрой в той же больнице, что и Кэйити. Там они и познакомились.
— Ой-ой, я ведь даже не обмолвился о том, что кто-то из вашей семьи мог убить Тацуо Вакабаяси. Или, быть может, у вас самих есть какие-либо основания так думать? — Словно нарочно их провоцируя, инспектор Кадзамацури обвел взглядом присутствующих.
— Послушайте, отец совершил самоубийство. И все мы здесь это знаем. Так ведь? — с явным недовольством в голосе вдруг заговорил молодой человек, который до сих пор стоял в стороне, прислонившись к стене.
Кэйити и его жена Харуэ неловко переглянулись, а Тэруо, на мгновение поморщившись, укоризненно произнес:
— Прекрати, Сюдзи-кун.
Молодой человек, которого Тэруо назвал Сюдзи-кун, был младшим сыном покойного. Ему исполнилось двадцать четыре года — на один календарный цикл[28] меньше, чем его старшему брату Кэйити. Учился он в медицинском университете, а проживал в доме отца, откуда и ездил на учебу.
Уловив повисшее в воздухе напряжение, инспектор Кадзамацури явно вознамерился копнуть поглубже.
— Судя по всему, у вас действительно есть основания полагать, что Тацуо-сан мог добровольной уйти из жизни. Возможно ли, что вчера между вами произошло что-то, заслуживающее упоминания? — поинтересовался инспектор Кадзамацури.
На этот раз ему ответил самый старший среди присутствовавших, Тэруо, словно беря на себя роль представителя семьи.
— Видите ли, вчера вечером у нас состоялось нечто вроде семейного собрания. Присутствовали мой брат, я, Кэйити-сан с супругой, а также Сюдзи-кун.
— Вот как? И по какому же поводу вы собрались?
— Ну… Честно сказать, это не та тема, которую легко обсуждать с посторонними. — Тэруо запустил пальцы в волосы, уже слегка тронутые сединой, а затем, словно пытаясь скрыть смущение, вложил в рот курительную трубку, которую до этого вертел в руках. Достав из нагрудного кармана рубашки коробок спичек, он отточенным движением чиркнул одной из них, поджег табак и затянулся. В следующую секунду на его лице промелькнуло выражение неловкости — такое бывает у людей, внезапно осознавших допущенную оплошность. — Ох, простите, я ведь даже не спросил, не помешает ли дым?