– Не могу.
– Почему ты не можешь? Отвечать!
Но Ванька, стиснув зубы, молчал, становясь с каждой минутой все бледнее и бледнее.
– Отвечать! – повторил офицер, расстегивая кобуру. – Почему ты молчишь? Я знать все равно. Ты скажешь: доб-ро-воль-но или нет, но ты скажешь.
– Не могу по долгу службы.
– Что есть «долг слюжбы»? – не понял немец, вопросительно приподняв бровь. – Сказать!
– Присяга.
– Какая… Что есть «присьага»?
– Солдатская. Я не могу выдать врагу тайны. Я поклялся, – твердо заявил Ваня, вскинув взгляд.
– Глюпый Иван, я стрелять в тебя. Слышать? Стрелять! – закричал майор, выходя из себя.
Упрямство и строптивость русского солдата, которого он вообще не считал за человека, привели его в бешенство.
– Не могу! – повторил солдат, решительно мотнув головой.
– Глюпый Иван, глюпое упрямство! – сквозь зубы произнес немец и, достав пистолет, выстрелил в плечо молодому бойцу.
Резкая боль, от которой помутнело в глазах, обожгла тело Ваньки. Он было качнулся, но в ту же секунду вновь ровно встал перед разъяренным офицером.
– Не могу! – процедил солдат.
– Не могу? – воскликнул немец, пораженный несговорчивостью солдата. – Ты сам хотеть…
Вновь раздался выстрел. Жгучая боль пронзила ногу бойца, и он повалился на землю, из раны хлынула кровь, заливая землю вокруг. Но молодой воин не собирался сдаваться. Преодолевая боль, Ваня собрал всю свою волю и поднялся, словно каменное изваяние. Он смело смотрел потускневшими глазами в лицо немецкому офицеру. «За нами Москва, – промелькнула в его памяти фраза командира, получившего приказ стоять до последнего. – Отступать нам некуда. Наше правительство и товарищ Сталин велели удержать рубеж, стоять до конца. И мы это сделаем. Сделаем, потому что любим свою Родину, наших близких, поддерживающих нас и верящих в нас. Сделаем, чтобы отомстить за смерть наших родных, друзей, соратников. Мы сможем, мы выстоим».
– Да, мы сможем, мы выстоим, – еле слышно прошептал паренек и еще крепче сжал зубы.
– Ты опять молчать? Зачем? Разве не больно? Если ты молчать, то я опять стрелять. Это есть мой долг.
– Не могу…
С любопытством разглядывая пленного, немецкий офицер с мгновение молчал, а потом задал вопрос:
– Кормить вас хорошо?
– Продовольствие имеем, по закону, – хмуро отозвался солдат.
– Голод есть? Вы есть голодный?
– Мы сытые, имеем все, что полагается солдату.
– Что вы есть? Еда! Ты понимать меня? Что вы кушать?
– Не могу выдавать врагам военной тайны.
– Присьага? Да? – усмехнулся немец. – Ты решать свою судьбу сам.
Майор отступил на два шага и вновь выстрелил в Ваньку. Превратив второе плечо пленника в кровавое месиво, немец с нескрываемым, почти научным интересом вглядывался в лицо юноши, едва державшегося на ногах. Его поражала несгибаемая воля этого русского воина.
– Не могу… солдатская присяга, – услышал тот слабый голос паренька.
Сквозь пелену ускользающего сознания, вызванную адской болью и стремительной потерей крови, Ванька услышал недовольное, но в то же время исполненное восхищения восклицание майора:
– Ты состоять из дерева или кирпича? Ты все повторять: не могу, присьага, не могу, присьага. Ты не знать других слов? Ты соврать мне, чтобы спасать жизнь. Соврать! Это не есть сложно! Дивизия, есть, пулеметы… соврать! Чтобы я не убить тебя за молчание.
– Перед смертью не врут, – ответил солдат и рухнул к ногам офицера, проваливаясь в беспамятство.
Глядя на распростертое бездыханное тело, немец долго размышлял о загадочной русской душе, которую, сколько ни изучай, все равно невозможно понять никому, кроме самих русских.
– Herr Major, Russisch! Sie kommen! Sie treten ein! – прокричал вбежавший солдат. – Was sollen wir tun?[7]
Спрятав пистолет в кобуру, офицер поспешил к выходу. Но, остановившись в дверях, он обернулся и бросил мимолетный взгляд на окровавленное тело, казалось, навеки затихшее на полу.
– Если русские все такие непреклонные, то мы уже проиграли войну… Не зря герр Отто фон Бисмарк как-то сказал: «Даже самый благополучный исход войны никогда не приведет к распаду России, которая держится на миллионах верующих русских греческой конфессии. Это государство даже после полного поражения будет оставаться нашим порождением, стремящимся к реваншу противником». Он был прав. Теперь я это понимаю.
С этими словами майор стремительно вышел из блиндажа.
На календаре было 5 декабря 1941 года.