Она тихонько приоткрывает дверь, которую то ли забыли запереть, то ли специально оставили открытой, лишь отойдя ненадолго, и заходит внутрь.
Это оказывается тюрьмой, но не для людей, а лишь для одного… пленника.
В центре взаправду стоит каменная клетка, а в ней лежит странное существо — прежде она таких никогда не видела. Животное, видимо, привыкшее к неволе, не сопротивляется, но, видя нового человека, приподнимается на передних лапах. Размером оно раза в два больше варана.
Существо высовывает раздвоенный язык и шипит.
Она подходит поближе, чтобы разглядеть животное во всех подробностях. Будь она на пару лет постарше, все бы знала сама, ей бы уже давно рассказали про этого зверя. Она каждый день ходит в этом храме при свете яркого солнца и матовой луны и, казалось, выучила его наизусть. Но, как выяснилось, заблуждалась.
Она поворачивает голову в сторону животного и тянется рукой к клетке — аккуратно, с опаской.
А существо, столь фантастическое, явно пытается что-то сказать, смотрит в ответ жалобными глазами, полными самого космоса, будто запускающего свои зыбкие пальцы в самое нутро — они хватают самое сокровенное и тянут, тянут на себя, поглощая и завораживая одновременно.
И ей становится жалко.
Десант из снежных хлопьев валил с грузных, затянувших небо полностью облаков, кружился, своими миниатюрными завихрениями напоминая снежные ураганы, и мерцал непривычными оттенками в свете длинноногих фонарей, рассекавших ночь. Белые хлопья, летевшие вниз словно по маслом смазанной горке, кувыркались и оседали на шапке Грециона Психовского, где вскоре таяли и мерцающими капельками светились на меху.
Красиво? Безусловно. Приятно? Ну, не сказать, чтобы особо да — профессор понимал, что, простой он под снегом еще минут тридцать, домой вернется не сказочным Дедом Морозом, а человеком-амфибией. И глубоко внутри Грецион ворчал всеми известными и неизвестными человечеству словами.
Природа решила откашляться, пустив поток холодного ветра: он взбудоражил снежинки, нарушил их плавную гармонию и обдал Психовского своим сковывающим тело и душу дыханием. Вот это зима, так зима, а не мелкий снежок раз в две недели, словно молящий, чтобы на него обратили внимание и вспомнили, какое время года сейчас на дворе.
Профессор перемялся с ноги на ногу и посильнее натянул на уши меховую шапку-ушанку, с которой зимой практически не расставался. Грецион посмотрел сквозь луч фонарного света, в котором роились мелкие снежинки (да и сам профессор, надо сказать, стоял в точно таком же луче, как герой какого-то мюзикла). Психовский увидел — ну, попытался сквозь метающиеся туда-сюда хлопья снега — торчащие серые махины домов, которые даже не думали наряжаться в зимнее платье. С домами поменьше в такую погоду такое происходило окончательно и бесповоротно.
В этом морозном великолепии Психовскому захотелось в тепло — для начала, хотя бы просто сесть в такси, которое едет уже десять минут, хоть обещало быть через пять. Цель чуть выше, этакий следующий этап этого квеста — добраться до квартиры, чтобы скинуть куртку, шапку и ботинки. Но в идеале, конечно, хотелось махнуть куда-нибудь в теплые края, где такой погоды не будет в принципе — там, видимо, невидимые архитекторы мироздания постарались, чтобы люди не испытывали такого ледяного ужаса, а вот другие места явно обделили вниманием. Ну, ладно, думал Психовский, их можно понять — должен же быть какой-никакой, а баланс, просто ему, профессору, не повезло родиться и жить именно в месте, теплом обделенном.
Но Грецион не сомневался, что Аполлонский подобрал для своего сюрприза какое-нибудь турне по теплым местам, а не по ледникам — пингвины, белые мишки и морские котики — это, конечно, очень хорошо и мило, но только не в разрезающим душу холоде.
Ехать все еще было как-то лень — и Грецион про себя ругался на художника, хотя раньше за собой такого не замечал, даже после самых странных чудачеств Федора Семеныча.
Смартфон в кармане пиликнул. Профессор осмелился вытащить руку из кармана и разблокировать экран — такси, вроде как, приехало. Грецион огляделся, но машины не увидел, снова перемялся с ноги на ногу и натянул шапку еще сильнее, чуть не спрятав под ней глаза.
Прошло совсем немного, и к представлению из фонарного света добавились новые лучи немного иной природы — они, в отличие от своих собратьев, двигались. Психовский сообразил, что это такси, только когда фары начали слепить глаза.