По мнению Уильямса, при решении таких проблем надо спросить себя не только о том, сколько мертвецов будет после того, как я приму решение, но, скорее: «Смогу ли я стать человеком, который хладнокровно совершит убийство, пусть даже это позволит предотвратить куда более ужасную бойню?» — или же: «Смогу ли я уклониться от убийства одного человека, зная, что мог предотвратить более ужасную бойню?» (Представьте себе еще такое: матери юношей, находящихся в этой группе, умоляют меня преодолеть трусость или ненужную щепетильность и застрелить одного, чтобы спасти остальных.) При этом я оказываюсь вовлечен в ситуацию в такой же мере, как и те двадцать человек, судьбу которых мне предстоит решить. Можно добавить, что положение не изменится даже в том случае, если мне предложат полную амнезию, я забуду все, и мне не придется жить только с воспоминанием о моем согласии или отказе. Я все равно останусь в таком случае человеком, который согласился или отказался что-то сделать. Уильямс, однако, не заключает из этого, что мы должны быть готовы выполнить сами любое одобряемое нами действие. Мы не можем требовать от политиков, полагал Уильямс, чтобы они лично делали то, что считают политически необходимым. Необходимые действия могут вызывать отвращение, поскольку к ним относятся войны, допросы подозреваемых, шпионаж. Политики обычно перепоручают эти дела тем, кто имеет к ним вкус и склонность. Критерий Уильямса оказывается весьма практичным и даже утилитарным: предъявление таких требований приведет к тому, что политические роли будут брать на себя самые брутальные кандидаты на руководящие должности.
Моральная удача и сожаление
Некоторые школы античной философии исповедовали взгляд, согласно которому хорошему человеку невозможно причинить вред; единственный подлинный интерес хорошего человека, утверждали представители этих школ, — это его безупречное поведение. Потеря того, что обычно оплакивают простые смертные, — состояния, былой славы, семьи или друзей, — не есть потеря истинного блага, обладание всем этим не подчиняется нашему контролю в отличие от добродетельного поведения. Хороший человек, который правильно ведет себя в любой ситуации, спокойно переносит превратности судьбы. Уильямс не разделял эти убеждения стоиков, всплывшие много веков спустя в кантовской этике. Материальные потери и утрата статуса очень много значат для большинства из нас, как и сожаления по поводу собственного поведения, по поводу вреда, причиненного нами другим людям, — либо невольно, либо из-за стремления удовлетворить свои желания, — такие сожаления неизбежны в жизни любого разумного человека. Будущее непредсказуемо, и так же невозможно предсказать, каким станет человек в этом будущем — что он будет чувствовать, вспоминая прошлое, когда он совершал одни поступки и воздерживался от совершения других.
Мы можем все хорошо обдумать, но задуманное дело не Удается; напротив, мы можем начать какое-то дело, плохо его обдумав, а все получается прекрасно. Переживания сожаления, раскаяния, стыда, вины или самообвинения не зависят от степени рациональности наших суждений в процессе принятия решения. Здравый смысл может помочь нам предвидеть и уберечься от дурных поступков и бед или даже возместить некоторые, но далеко не все потери, однако жить с той только целью, чтобы минимизировать количество бед, невозможно и не нужно. Это невозможно, поскольку подчас мы не знаем, принесет ли нам какое-то событие радость или беду, пока это событие не происходит в действительности, и поэтому мы психологически отмахиваемся от будущего, ввиду его неопределенности. И это не нужно, поскольку, отказываясь от риска, мы можем упустить предложенные жизнью шансы.
Дальнейший ход задуманного дела, как правило, не зависящий от наших желаний, утверждает Уильямс, делает его — с нравственной точки зрения — достойным порицания или, наоборот, похвалы. Красивая любовная история или отвратительный фарс могут иметь одинаковую эмоциональную и материальную предысторию. «Ошибочно полагать, что если бы произошел какой-то, особым образом психологически окрашенный эпизод в самом начале такой истории, то все повернулось бы иначе, чем если бы этого эпизода не было» («Моральная удача», 45). В этой связи Уильямс вводит понятие «сожаление деятеля» — для характеристики отношения, подразумевающего не сожаление о том, что произошло, а сожаление об участии деятеля в том, что произошло или не произошло. Сожаление деятеля имеет место даже в тех случаях, когда то, что случилось, не являлось результатом продуманного плана, а просто он помимо своей воли оказался вовлеченным в какую-то ситуацию. «История любого человека как деятеля — это паутина, — говорил Уильямс, ссылаясь на Эдипа Софокла, — в которой все, что является производным воли, окружено и поддерживается вещами, не являющимися такими производными» («Моральная удача», 28). Водитель грузовика, сбивший внезапно выбежавшего на проезжую часть ребенка, долго не сможет прийти в себя и оправиться от пережитого потрясения. По сути, этого водителя нельзя ни в чем обвинить, и хотя несчастье в какой-то мере можно считать неизбежным, переживания водителя оправданны, ибо, как настаивает Уильямс, он все равно чувствует свою вину.