- Сержант Лиасов! – отрапортовал сержант.
- Нет, нет, только давайте без официоза, а как к человеку, по имени.
- Юрой меня зовут, - буркнул растерянно сержант. Ещё подумал, стоит ли называть отчество? По отчеству к нему ещё никто не обращался, непривычно, потому добавил: - Зовите просто Юра.
- Юра... – повторил Пермский, причмокнув, словно надкусил имя. – Как и этот период.
- Наверное, у моих родителей предчувствие было, - пошутил сержант.
6
Мало по малу, вслушиваясь в голоса ночных джунглей, от хмеля, тепла, темноты и бездействия всех начал одолевать сон. Хотя, если верить часам, времени было всего второй час после полудня.
Собственно, часы уже можно вышвырнуть.
Парень курил, высунув сигарету в щель в окне. В ту же щель он выдувал дым. Ему с самого начала сделали замечание, и теперь он честно старался других не тревожить. Но дым и запах табака упрямо проникали в салон. К ним прибавился ещё дух перегара и даже сладковатой серы от пороха из дула сержантского грача. Стёкла запотели.
Когда-то и сержант был злостным курильщиком, но после женитьбы жена образумила его, и сержант нашёл в себе мужество бросить. Поначалу он боялся, что запах табака будет воскрешать в нём маниакальные позывные, но нет - обошлось. Сержант оказался по-сержантски стоек к преступным лебезениям табачной индустрии.
Сержант ещё немного припустил окно, вдохнул полной грудью просочившегося свежего воздуха, взглянул на груду развалин, слабо освещаемых откатившей в сторону луной, на скелет гнутой антенны, на стальные блики графлёной жести, и дальше, совсем наверху, высоко над головой на чёрный обрис вершин деревьев, оскалившийся, словно драконьи зубы.
Наверно вернее было бы – словно зубы динозавра, они же, как ни как, в Юрском периоде.
Странно конечно и всё ещё не усваивается в голове.
Если вдуматься, то это даже страшно. Нет, страха сержант всё ещё не ощущал. Полный ступор. А откуда взяться страху? Сидишь в машине, собственно, в привычной обстановке, теперь ещё под хмелем. Но вот если таки серьёзно вдуматься, принять за веру, что это не розыгрыш и они в злогрёбанном периоде и помощи ждать неоткуда, то положение их даже хуже, чем тот ещё более злогрёбанный конец света, которого так в начале перепугались. Вроде никто особо не пострадал и разрушения ничтожные, а положение херовое. Податься ведь некуда. Не считая пятерых счастливчиков, человечества больше нет, нет цивилизаций и нет смысла выживать – всё равно на нас всё кончится, придётся кончить, чтобы не нарушить привычный ход эволюции.
А какие плюсы у злогрёбанного конца света?
Допустим, упал метеорит, атомная война или земля наскочит на небесную ось, миллионы или даже миллиарды смертей, развалины и крушение инфраструктуры, но кругом всё равно останутся выжившие люди, свои земли, пусть опустошенные, но знакомые. Будет эвакуация, возрождение цивилизаций, строительство новой жизни, может быть даже лучшей жизни. Потому что даже при приходе подобных глобальных катастроф у всех остаётся надежда на будущее, на неведомое будущее, а значит на такое, которое хотелось бы желать счастливым, представлять счастливым. И это счастье возможно.
А тут 150 миллионов лет до первого человека, 150 миллионов лет тёмного, неведомого времени бесконечной череды вымираний и происхождений. Тоска-то какая. Такой срок и представить невозможно, не умещается в голове простого смертного такой срок.
Сержант встрепенулся. Он уловил себя на мысли, что скорее желает конца света, любой другой катастрофы и масштабных разрушений, чем своё безобидное путешествие во времени.
А почему, собственно, он решил, что они переместились в прошлое, почему они так запросто попались на сомнительные увещевания этого старика? А может он и не доктор вовсе? А может-таки катастрофа и была и у этого старого маразматика просто поехала крыша? Да, такое бывает в панике, и он из чистого страха надул в три короба высосанное из пальца, очень убедительно надул. Но где доказательства?
Нет, это розыгрыш, озорной и дорогостоящий розыгрыш. Вот наступит утро, и набегут люди с камерами, ехидные, весёлые. А сержант будет бить им по мордам, прям по скабрезным улыбкам, по белым зубам...
И, словно в аргумент к его мыслям, рядом на бледнеющий бетонный блок припорхнула птица, небольшая, с сороку размером, и на сороку же похожая, с длинным широким хвостиком с раздвоенным концом и длинной гибкой шейкой. Определить её цвет было трудно, в темноте, под лунным светом, на фоне белесого бетона она казалась абсолютно чёрной. Она двигалась и подпрыгивала, как и все птички в мире, рывками кивала головкой, заглядывая в расщелины в бетоне, чистила пёрышки и вполне по птичьи перескакивала по железным прутьям, торчащим из раскрошенного фундамента.