Некоторые одинокие стволы остались стоять. Крупные ветви им обломали падающие собратья, сохранились лишь здравствующие пучки зелени, облепившей кору и небольшие букеты на самой вершине - это всё, что осталось от раскидистой кроны. Стояли они по стойке смирно, словно гигантские столбы электропередач. Кое-какие были обломаны в середине, пугая небо острыми щепами. Кора на поверженных деревьях обросла зеленью, осыпалась гнилыми струпьями, листья с ветвей давно опали, да и сами ветви иссохли, затрухлели. Если не взрыв последней ночью стал причиной такого разрушения, то тогда что? Почему-то подумалось, будто учёные, такие, до костей порядочные, скромняги и тихони, занимались здесь не совсем чистыми делами.
А может сюда протянуло свои руки правительство, и затевало тут что-то нехорошее, прикрываясь научными изысканиями. А что? Проверить всё равно никто не может, ведь дело-то происходили сто пятьдесят миллионов лет назад, кто теперь упомнит? Возможно, и террор имел политическую подоплёку.
В душе у сержанта неприятно зацарапало. Какая же всё-таки поганая история вышла.
День начинался прохладно и влажно. Подстывшая за ночь земля курилась паром. Пар скапливался в туман, собирался в реку, в озеро и медленно растекался, заполнял ямы под корнями, лизал стволы поверженных гигантов, словно омывал берега призрачных островов. И из этого белесого марева расстилали свои зыбкие крылья сонные папоротники, словно то были вытаращенные из воды скелеты жутких морских чудовищ.
Лес ещё крепко дремал: с ленцой, с неготовностью, с нежеланием встречать новый день. Не шевелился ни лист, всё замерло, остыло, понурило. Лес ещё не учуял новую добычу.
- Это шо, пан профессор, и в самом деле юрский период? Может мы в Сочи попали, а, пан доктор? В Сочи, в горах тоже пальмы есть, – неуверенно предложил водитель.
- К сожалению, юрский период, - вздохнул Пермский. – Вон древовидные папоротники и саговники, а там, над ними гинговые деревья и секвойи. Конечно, разновидности этих деревьев существуют и по ныне, но не такие.
- И шо теперь, пан профессор?
- А теперь мы считаемся жертвами террора и оказались на необитаемой планете, где вдоль и поперёк дикие джунгли и бескрайние саваны, родина страшных чудовищ. Мы коротышки в этом мире, беспомощные коротышки… А вы как себя чувствуете, уважаемый? Ночью вы малость перебрали с горилкой, – обратился он к водителю.
- Мени шо? Так не в одном глазу. Нормально усё!
- Ну, прекрасно, коли так. Молодые люди, нам собираться надо. Медлительность нам смерти подобна. Carpe diem, господа, carpe diem.
Выбрались из машины.
Воздух был прохладен и свеж. Стоял запах росы и сочной зелени. Назойливо кружили комары. Их стало даже больше, чем ночью. По ходу этот наглый гнус существовал всегда и везде. Предрассветная тишина удручающе давила, лишь где-то глубоко в джунглях сиротливо пискнула таинственная пичужка. А жуткая громада леса нависала тёмной плотью, как нависает тапок над тараканом, и навивала мысль, будто находишься в глубокой чёрной яме, и лишь задравши голову, можно увидеть сверху кусочек утреннего неба. Небо начинало набирать дневную голубизну. День обещал быть хорошим, но на душе у сержанта было хмуро.
- Маленький шаг для человека, но шажищще для человечества! – объявил студент и топнул ногою в песок у асфальта. – А может это всё-таки передача «Последний герой»? – взмолился он. – Ну, колитесь же, пан профессор!