– Порфирий Францевич, как вы там? Не слишком это я?
– Ну, знаете, батенька, с вами не соскучишься. Не ожидал от вас подобной прыти! Ничего не скажешь, впечатлили! Ваши условия?
– Присылайте геликоптер в форт. Так и быть, выкуплю для империи аэроплан. Деньги переведите на имя Зигмунда в центральный банк Франции. Всё как просили и с кисточкой. Фамилии называть не буду, не настаивайте. Чё-то вредность разыгралась в отбитых почках. Говорили, что мастера работают – вон до чего довели совсем мирного человека. Ещё чуть-чуть и от исторической крепости руины останутся. Ну и методы у вас!
– Согласен, перестарался, не учёл тонкой организации вашей натуры. Маэстро Ленар, что с гарнизоном? Всё-таки тысяча человек.
– А нету у меня на них времени: жизнь императора лечу спасать. Вызывайте Бехтерева. Могу возбуждать только патриотизм, обратный процесс, увы, неподвластен. Пришлите академика, пусть порезвиться. Вон какую патологию ему создал. Нобелевская премия обязательна. Тема: «Методы построения идеального общества».
– Стрелять не начнут?
– Что вы, без команды, ни за что. Гарантирую.
Порфирий понимал, что в сложившейся ситуации бессилен, затевать войну в Финском заливе никто не позволит. На этот раз Ленар переиграл его: сказался недостаток информации. Однако необычный маэстро находился у него в руках, и даже, более того, удалось выяснить, что это обычный человек, хотя и обладающий уникальными способностями: боль от ударов испытывает ту же самую, что и все другие. Верить, что Ленар так вот запросто передаст аэроплан в руки охранки, Порфирий, конечно, и не думал. Но у него был надёжный козырь – Зигмунд Левоневский, убеждённый коммунист, связанный договором о сотрудничестве с охранным отделением. Обнародование этого документа уничтожит репутацию знаменитого лётчика навсегда. Порфирий ни минуты не сомневался в надёжности своего агента.
Бордово-жёлтые лучи от самого горизонта протыкали веером из широких полос кучевую облачность. Солнце с неохотой готовилось оставить нагретое за день место, чтобы уступить воздушные просторы над заливом холодным звёздам севера. На причале, рядом с кран-балкой, катер приветствовала белая хаски, спасшая Серафиму. Обретя вновь свою подругу по несчастию, она, сверкая голубыми глазами, носилась вокруг и толкала под ноги, мешая идти к форту пёстрой компании беглецов.
Погожий на железную стрекозу, геликоптер опустился в натянутую от скольжения по чугунным плитам пеньковую сеть. Дождавшись остановки винта, из аппарата выбрался Зигмунд с пожилым академиком. Лётчик несмотря на испытания шагал с бодрым видом, вовсе не опасаясь встречи с человеком, переменившим ход его вполне состоявшейся жизни. Возможность сбежать от Порфирия кардинально переменила его настроение, можно сказать, окрылила. Сейчас маэстро стал для Зигмунда олицетворением свободы и орудием мести, мести за перенесённые унижения.
Человек – странное существо, он склонен испытывать благодарность к правой руке с медовым пряником, когда левая с отеческой заботой лупит по голой заднице бестолковое чадо. Самое важное для субъекта, жующего догмы правды, чтобы всё было «по справедливости». Как будто у вождей бывает по-другому! Вот только вопрос: а кто придумал новые законы и для чего? Весьма сомнительная штука, это самая справедливость в голове одного человека, не ведающего сомнений, и в сердце другого, с тремолой под коленками. Кому верить, граждане хорошие, скажите, пожалуйста! Тому, кто руководствуется чувствами, ну это, когда левая нога с утра зачесалась, а потом перестала, или разумом, когда прокрустово ложе с острым топором готово для всех без исключения. Вот только не говорите о божьем промысле, эту чушь оставьте любителям теологии[17], они, как правило, люди подневольные и заинтересованные в своём куске хлеба.
Академик, судя по экипировке, оказался материалистом, верящим в мистику. Прилетел в марлевой повязке, держа под мышкой книгу «Болезни нервной системы» Жан-Мартен Шарко. Ага, ну это долго объяснять, и нет нужды, оттого что не имело ровным счётом никакого значения, чем обманывается знаменитый доктор. Ленар поручил фельдфебелю исполнять приказы академика и оставил коллег наслаждаться обществом друг друга.
Выкурив папиросы «Дукатъ» из своего портсигара, Савенков принялся за табак Порфирия. От возни с машинкой для набивки гильз у него испортилось настроение, тем более что Virginia оказалась излишне приторной. Будучи человеком практическим, Борис принимал вещи в своём первозданном виде, без фантазий и недомолвок. Например, если Ленар сказал, что надобно в Париж на любом ёжике с иголками, следовательно, есть нужда. А вот разведывать причину скачков на месте Борис вовсе не собирался, оттого что твёрдо усвоил: всех женщин не соблазнишь и всех библиотек не прочитаешь – тогда, зачем, вообще стараться? Выбрал себе направление и жми на всю железку, пока запал не кончился. А что? Вполне отличный ход? Разве нет? Ну это если не заниматься самокопанием. Чем Савенков и не думал баловаться, оттого что некогда ему было самокопать, он боролся с ненавистным царским режимом.